Прячась от жары под зонтом, мужчина сквозь тёмные очки лениво посматривал на пляж и медленно допивал остатки коктейля. Когда он встал, вознамерившись уйти, его взгляд задержался на одной незнакомке. Ему вдруг показалось, что она ему кого-то очень напоминает.

…С вами такое случалось? Это может произойти в любое время, где угодно: не только по выходным на пляже, но и в будни в переполненном людьми метро — вы встречаетесь взглядом с незнакомым человеком и между вами проскакивает некая таинственная искра. Вы понимаете, что имеете какое-то отношение друг к другу — возможно, от встречи в одной из прошлых жизней?

Такой взгляд может перевернуть всю жизнь. Не событие, не поступок и не обронённое некстати слово — ведь это всё можно со временем оправдать, истолковать иначе или попросту забыть. Но это мгновение вы не забудете никогда. Как семя, невзначай брошенное судьбой на ветер, оно пустит где-то в укромном уголке сознания свои корни, напоминая порой о том, что достаточно было одного шага — и жизнь пошла бы, вероятно, иначе. Ведь какое пустяковое дело — не отвести равнодушно глаза, а улыбнуться и найти повод для чашки кофе или стакана коктейля!

Разговор между ними не клеился. Обычные фразы о погоде и прочем уже были сказаны, а открывать завесу своей жизни им обоим, видимо, совсем не хотелось. Слишком много пустого и неприятного накопилось там. На то ведь он и отпуск, чтобы от всего этого отдохнуть хотя бы на это время!

— Ты меня всё ещё не узнаёшь? — спросила она скорее с надеждой, чем с разочарованием, когда неловкое молчание грозило стать уже неприличным.
Он растерянно покачал головой.
— Останься ещё немного, — вырвалась у него наружу, и он внезапно понял, что уже говорил ей это когда-то.
— Не могу, прости.

Как и тогда, она отвела глаза в сторону. Что дадут ещё пять, десять, пятнадцать минут или час, вечер, ночь, если расставание неизбежно? К чему травить себя ложными надеждами? Ей и первый раз хватило горечи, от привкуса которой она так и не смогла никогда избавиться.

Встав, она обошла столик, направляясь к выходу из кафе. Остановившись у него за спиной, она всё-таки не сдержалась. Прикрыв ему глаза ладонями, она прошептала на ухо:
— Досчитай до одиннадцати. Если ты найдёшь меня первым, я буду завтра с тобой.
И убежала прочь.

Один.
Он слышал звук её удаляющихся шагов. Он вспомнил себя в детстве мальчишкой, как сейчас — с закрытыми глазами, вслушиваясь, как она убегает. Он мог безошибочно отличить по звуку её шаги, ясно представляя себе лёгкость её тела и поступи. Однажды девчонки во дворе на спор завязали ему глаза и проверяли его, то проходя, то пробегая поочерёдно мимо. Он всегда угадывал, когда это была она.

Два.
Когда он сказал, что нечестно заставлять его держать глаза закрытыми так долго, как она захочет, они договорились на считалочку до одиннадцати. Это была игра только для них двоих, и оба клятвенно пообещали никому не открывать этот секрет. Одиннадцать, потому что все считают до десяти и не догадаются.

Три.
Когда приходила пора расставаться (чтобы никто не догадался, что они вместе), она говорила шёпотом условное: «Досчитай до одиннадцати». Он закрывал глаза или отворачивался, а она быстро уходила.

Четыре.
Если им приходилось случайно встречаться где-нибудь на прогулке с родителями, они условились, что правила считалочки не действуют, потому что другие могут заметить и догадаться. А тогда от дразнилок уж точно не спастись.

Пять.
Ему нельзя было провожать её до самого дома и встречать там. Они выбрали условные места, где всегда будут встречаться и расставаться.

Шесть.
Однажды она придумала новое правило игры. «Досчитай до одиннадцати. Если ты найдёшь меня первым, я буду завтра с тобой», — говорила она, и это значило, что они должны быть первыми утром, кого увидят (родители не считались, ведь их всегда видишь, и они всегда могут тебя увидеть). Тогда они были в этот день скреплены обещанием играть друг с другом в любые игры.

Семь.
Он просыпался рано и сразу вставал. Ведь кто-то другой мог увидеть её раньше его! Хотя их правило не распространялось на остальных. Он знал, что она по воскресеньям обычно долго спала, но это не мешало ему уже спозаранку слоняться возле условленных мест.

Восемь.
На день рождения он посадил ей в «тайном месте» настоящей куст сирени. Она почему-то плакала, а он стоял смущённый. Тогда он дал себе клятву никогда не обижать её. Они потом вместе ухаживали за ростком и охраняли его (он ведь один и ему, наверное, страшно).

Девять.
Он знал, что с ней бесполезно разговаривать, если она в плохом настроении. Взрослым она стойко ничего не отвечала, насупившись и стараясь не плакать, а другим мальчишкам и девчонкам могла ответить что-нибудь очень язвительное и обидное, если они её злили. В такой ситуации лучше всего было дать ей листок с карандашом или ручкой, на котором она бессознательно что-то черкала и разрисовывала. Последние листы её тетрадей всегда были размалёваны такими непонятными узорами (за что её неоднократно укоряли учителя и родители). Одному ему они были просты и понятны. По ним он видел её настроение.

Десять.
Только он знал то имя, которое она сама себе выбрала. Родители назвали её при рождении Юлиана, все звали её Юля, Юлька и прочими производными. Только ему она позволила называть себя Лиа и только тогда, когда никто не мог этого слышать. Эта клятва была сильнее, чем секрет про одиннадцать.

Одиннадцать.
Когда он откроет глаза, её рядом уже не будет, и он не увидит её. Если это не так, значит, кто-то из них нарушил правило.

Яркий дневной свет ударил ему в глаза. Он вдруг почувствовал себя так, будто неожиданно налетевший шторм пробудил его от крепкого сна. В голове царил сумбур мыслей и чувств, ворвавшихся в открытое окно. Постепенно приходя в себя от бурного потока впечатлений, он ясно внимал настойчиво пробивающейся мысли: «Найди её! Сегодня! Ведь завтра уже будет поздно!»

Он поднялся, почти вскочил, едва не опрокинув стул, оставил плату на столе и спешно вышел на улицу. Но где искать, ведь она ни словом не обмолвилась, в какой гостинице проживает, и он даже не знал её нынешней фамилии? Он обегал две самые известные гостиницы. Ему повезло, что дежурные были с ним хорошо знакомы и легко согласились просмотреть список, избавив его от необходимости подкупа мольбами и более материальными вещами, но никого с именем Юлиана там не было. Обойти все пансионаты не представлялось ему возможным, но его беспрестанно подстёгивал её шёпот, бьющийся горячим пульсом в жилах: «Досчитай до одиннадцати. Если ты найдёшь меня, я буду твоей». Именно это она спрятала за другими словами.

Вихрь воспоминаний совместного детства захватил их обоих и унёс в разные стороны как вырвавшихся из рук воздушных змеев. Он остановился, чтобы понять, где находится. Этот переулок был ему знаком, как, впрочем, всё в этом городке. За время своего долгого отпуска он успел обходить его весь вдоль и поперёк. Слабый ветерок, слегка коснувшись листьев утомлённых жарой цветов в кадках, подцепил клочок какой-то бумаги с земли и подбросил ему к ногам. Из всех возможных бессмысленных черканий он бы безошибочно узнал выведенные её нервной рукой. Она всё так же предпочитала пользоваться синей ручкой и носила с собой маленький блокнотик, из которого вырывала изрисованные листы. Проходя здесь, она выбросила этот скомканный комочек бумаги. Он мог даже считать её настроение и знал, что она ждёт, пребывая в таком же смятении.

Если идти в ту сторону, откуда повеял ветер, там будет отходить тупичок, где расположен один уютный ресторан с пансионатом. Его хозяин то ли из суеверия, то ли шутки ради сделал число одиннадцать эмблемой своего заведения, назвав его «Одиннадцать часов». В холле висела где-то очень кстати раздобытая картина, на которой был изображён циферблат часов с рядом чисел не до двенадцати, как принято, а до одиннадцати. Все цены, естественно, тоже равнялись на это число, и даже номер дома совпадал — 11. Это был последний дом, в который упиралась тупиковая улочка. Дальше было идти некуда и нужно было развернуться.
«Досчитай до одиннадцати, чтобы найти её».

Шум близкого прибоя доносился до слуха. Слабый ветер поигрывал поредевшими седыми волосами, а захлёбывающееся в море солнце окрашивало краской его смуглую, старческую кожу. Закрыв глаза, он вспоминал этот день и думал о том, как быстро уходит время. В детстве оно, казалось, тянулось слишком медленно, а потом, по мере взросления, только ускоряло свой ход. Но когда-то приходит в жизни тот момент, когда начинаешь понимать, что это необратимо и время уходит всё быстрее. И тогда тем сильнее хочется задержать его — чтобы было как в детстве, из которого можно ещё вырвать всё то упущенное и растраченное, те слова и ласку, которых всегда жаждешь, как жаждет куст сирени — воды и солнца.

В одиннадцать лет, когда они в последний раз прощались, будучи ещё детьми, они долго молча держались за руки, не в силах совладать с осознанием того, что это — разлука не понарошку, до завтра или послезавтра, а насовсем. Она глотала слёзы, а он понимал, что их детские игры закончились сейчас на этом месте, и не мог найти, что сказать. Становиться взрослым оказалось очень болезненным делом. «Досчитай до одиннадцати», — сказала она тихо, вытирая слёзы. Он не сразу послушался, но лучше было так, чем видеть её боль. Когда он откроет глаза, её не будет рядом и на память останется только запечатлевшийся на губах невинный поцелуй. Он услышит её быстрые, удаляющиеся шаги и первый раз за столько лет нарушит правило — недосчитает и откроет глаза раньше, чтобы успеть увидеть её перед тем, как она исчезнет из виду. А потом, потрогав горящие губы, запомнившие её прикосновение на всю оставшуюся жизнь, даст себе последнюю клятву, никогда больше никого не любить, присядет и почему-то заплачет.

Автор: Леопольд Валлберг
Иллюстрация: Марина Смирнова (победитель конкурса иллюстраций «Ожившие истории»)