Мэр города Пидгайцы из кожи вон лез, стараясь заманить нашу экспедиционную группу к себе в гости. Познакомились мы в гостинице Ивано-Франковска, в баре. Мы — студенты Еврейского университета, обследовали Западную Украину на предмет сохранившихся синагог и кладбищ. Была середина девяностых, время смутное и смурное.

Пидгаецкий мэр не скрывал шкурного интереса: человек деловой и хваткий, он очень хотел, чтобы в его никому не известный городок повалили дружно на экскурсии евреи из Израиля и Америки. Поэтому без устали ночь напролет угощал нас местной бражкой и сладко рассказывал про синагогу, которую городские власти уже отреставрировали и про «великое» еврейские кладбище на окраине города.

Но мы никак не поддавались на уговоры: Пидгайцы лежали в стороне от нашего маршрута. А в других городах нас тоже ждали кладбища и синагоги. Тогда мэр рассказал, что месяц назад в центре города «опрокинули», как он выразился, памятник Ленину, и в основании его нашли сотни еврейских надгробий, возможно, очень древних. Мы и тут не дрогнули. В то лето памятники Ильичу крушили по всей Украине, почти у всех в основании находили еврейские и польские надгробия. Поначалу мы реагировали на такие сигналы, срывались, ехали, фотографировали — а потом стало противно.

— А еще у нас есть местный святой, — отчаявшись, выложил последний козырь мэр. — Правда, проживает в частном секторе, в селе под городом. Но я его курирую вместе с председателем тамошнего совхоза. Дорогу вот закончили этой весной, транспорт к селу наладили. Ведь к этому святому старцу, между прочим, со всего мира народ прорывается.
— Простите, святыми совсем не интересуемся, — развел руками наш руководитель экспедиции. — И вера у нас, сами понимаете, другая.
И начал деликатно привставать из-за стола, подавая нам тайные знаки.
— А что вера? — вскричал пидгаецкий голова. — На нем же не написано, христианский он святой или какой басурманский. Просто святой, и точка.
— Так не бывает, — усомнились мы.
Мэр вкратце пояснил ситуацию:
— Так ведь старец у нас безъязыкий, то есть немой. Значит, проповедовать не имеет возможности. Ну, поскольку живет в селе, то одели ему давнехонько крест на шею. Он не противился. Хоть вашу звезду ему привесьте, не дернется, обещаю. Смиренный, одним словом.
— В чем же тогда его святость? — нет, все-таки подловил нас мэр на этого святого. Даже руководитель обратно на стул опустился.
— А вот я вам расскажу, — просиял голова. — Значит, было это поздней осенью сорок первого года. Из окрестных деревень многие мужики ушли в партизаны. А немец тогда зверствовал страсть как. Сжигали ироды деревню за деревней. Люди уже и спать в своих домах боялись, всем селом уходили в леса. Кому-то везло — брали к себе партизаны, но много народу с отчаяния гибли на болотах или нарывались всеж-таки опять на немцев.

Вот однажды вечером украдкой пробежал по избам председатель, предупредил, что каратели сегодня ночью нацелились на их село. И предложил всем скопом бежать на болота. Пообещал связаться с партизанами. Все похватали детей, вещички кой-какие и среди ночи нырнули в лес. На маленьком островке среди болот разбили лагерь. Ждут день, другой — не идут за ними партизаны. Еда закончилась, дожди льют день и ночь, нельзя даже костер распалить. Плач и стон стоял над островком.

Вот тогда и случилось это чудо. Вдруг появился посреди островка мальчик лет пятнадцати. Сам беленький, глазенки голубые, одно исподнее на нем надето. Никто не мог сообразить, откуда он взялся. Ведь пройти через наше болото не каждому местному удавалось. А мальчик стоит, слезы у него на глазах, ручонками вроде как голову прикрывает.

Сперва спужались все, решили, не к добру это. Даже гнать его хотели. Но не позволили иные женщины, обогрели пацаненка, одежку ему нашли. Вот только покормить его было уже нечем — сами от голода едва не мерли. И решили вдруг всем миром возвращаться назад. А там уж — смерть так смерть, но хоть быстрая, от огня или пули. Пошли через болото и мальчонку с собой повели. А немцы за их отсутствие уж и деревню пожгли. Принялись рыть землянки и собирать по лесам разбежавшуюся скотину. Мальчика же назвали Васильком и стали поочередно о нем заботиться. И никто никогда голоса его не услышал.
— Не удалось узнать, кто он такой? – спросил взволнованно кто-то из наших.
— Нет, куда! — махнул рукой голова. — Столько беженцев прошло через села. А этот что? Не сказать, не написать. Но продолжу мою повесть.

Вот ведь что удивительно: до конца оккупации немцы в село больше не сунулись. Может, не подумали, что посмели сельчане на пепелище вернуться, как знать? Но только стали люди шептаться, что это Василек незримо защищает село. Подметили еще, что мужья и сыновья возвращались живыми к тем женщинам, что больше других о мальчонке пеклись. А после войны и из других сел потянулись — все хотели позаботиться о Васильке. Допускаю, что не всегда бескорыстно.

А если рассудить, какая там забота? Ест он, как птичка, одежду носит до дыр, ничего не просит, поскольку немой. Брось кормить — так и помрет с кроткой улыбкой. Ну, построили ему хату после войны, ну, каждая баба старается что-нибудь повкуснее приготовить, чтобы покушал трошки. А кто и просто так, без подарка, придет в избу, посидит рядом с блаженным, поделится своими бедами, к рукам его прикоснется — он сам всегда первым руки-то тянет, а потом, глядишь, жизнь и налаживается. Я и книгу отзывов для этих дел завел — все точно, помогает старец.

А после перестройки к нам уж отовсюду повалили, будто плотину прорвало. Все хотят святого старца видеть. Вот и вы приезжайте. Я вас без очереди к старцу проведу. Есть ведь у вас заветные желания?
— Нет, — сказал наш руководитель.
— Есть, — хором сказали все мы. Массы победили, и вопрос был решен. Через пару дней, закончив дела в Ивано-Франковске, мы на арендованном уазике уже мчались по сплошным ухабам в славный городишко Пидгайцы. А на следующее утро, очень рано, на рассвете, городской голова на своем транспорте повез нас смотреть старца.

Вот показался домик на окраине села. Чистенький, ладный, с намытыми окошками. Двор, как положено, огорожен частоколом. Только внутри не было и малейшего намека на обычное крестьянское хозяйство. По обе стороны от мощеной камнем дорожки росли цветы какой-то небывалой красоты и ухоженности. Видно было, что кто-то тщательно следил за этим цветником — ни одной сорной травки не заметили мы.

В хате, как положено, один угол занимала пузатая важная печь. Напротив, у стены, возвышалась железная кровать под цветастым одеялом и с горкой подушек. По центру — стол, на нем впритык тарелки да миски, все, как одна, покрыты сверху белоснежными платками. Видно было, что не одна женщина уже побывала с рассвета в доме и оставила свое подношение. На лавке у окна недвижно сидел и сам хозяин.

Это был высокий старик, одетый совершенно по-деревенски: белая косоворотка с вышивкой по вороту и просторные штаны, подпоясанные веревкой. Ступни у старика были босые, он с удовольствием мостил их в солнечный проблеск на деревянном полу. Поразили нас его глаза: совершенно прозрачные в своей небесной голубизне, кроткие, как у младенца или новорожденного котенка. Увидав нас на пороге, он без промедления встал и протянул вперед сложенные запястьями обе руки. Словно сдавался. Наверно, таков был у местного святого фирменный жест.

Но столько покорности было в этом жесте, что наш руководитель, который до этого всю дорогу глухо ворчал по поводу неизвестного самозванца, вдруг бросился вперед и крепко от души пожал старику руки.

Следом потянулась и вся группа. Все жали по очереди сухие и горячие стариковские запястья, у всех в этот миг шевелились губы и стекленели глаза. Это по наводке мэра каждый шептал себе под нос заветное желание. Когда все отметились, старик окинул тревожным взглядом хату — не забыл ли с кем поздороваться, — и вернулся на свою скамью. Мы слегка растерялись.

— Присаживайтесь к столу! — раскинул руки пидгаецкий голова. — Налетайте на харчи, такой у нас обычай. Может, и деда с нами трошки покушает. А, деду?

Старик остался недвижим. Зато нас уговаривать долго не пришлось. У нас давно уж от запахов текли слюнки, но неловко как-то объедать святого… Мэр подбадривал:
— Кушайте от пуза, бабы еще нанесут, а старик все равно не едок в последнее время. Доктора вот хочу к нему звать, — и тревожно вздохнул.

Мы сели за стол и начали пробовать принесенные подаяния, с каждым мгновением все более увлеченно. Мэр присел с нами, с аппетитом накинулся на еду. Завязался непринужденный разговор, а сам хозяин хаты, хоть и не произносил ни звука, но с таким расположением поглядывал на нас, с таким интересом прислушивался к разговорам, что мы не испытывали ни грамма смущения.

Да, ради таких кушаний стоило бросить маршрут и забраться в Пидгайцы! Наевшись (за время нашей трапезы несколько раз заходили женщины, улыбались, ставили на стол новые блюда), мы попрощались со старцем и высыпали на улицу. Настроение было замечательное, мир казался у нас в кармане. На радостях мы пообещали мэру немедленно запечатлеть на пленку местную синагогу (хотя в отреставрированном виде она нам ни на что не годилась) и, конечно, кладбище. Голова, растроганно улыбаясь, отправился продлевать нас в гостинице.

Спали мы в ту ночь, как убитые. До того момента, как на рассвете в наши двери (девочки и мальчики напротив) кто-то начал колотить кулаками, а может и ботинками. Перепуганные, мы повыскакивали в коридор и обнаружили там пидгаецкого мэра. Но в каком виде! На нем в прямом смысле слова не было лица.

— Не бойтесь, не погром, — нашел в себе силы кисло пошутить мэр.
Мы натужно улыбнулись в ответ. Если не погром, тогда что?
— Умирает старец-то мой, — забормотал голова, едва сдерживая слезы. — С утра бабы за мной прибежали. Вскочил на машину, помчался в район, аж двух врачей к нему доставил. Медики только руками развели. Все, говорят, вышел его срок годности на этом свете. Поедемте со мной, не могу я сам.

Мы собрались за считанные минуты. Даже не задаваясь вопросом, зачем мы-то там нужны. Возле хаты святого уже толпились в горе и стенаниях местные.

Внутри было несколько женщин, из тех, что вчера приносили пищу. Был еще санитар в белом халате. Он сидел на скамейке и терпеливо ждал. Старик лежал на спине на своей широкой постели, его безбородое лицо было запрокинуто, глаза смотрели строго в потолок. Мы не заметили в нем никаких перемен. Ничего пугающего, ничего предсмертного не было в его кротком взгляде. Грудь поднималась ровно, дыхание было неслышным. Но все-таки он умирал. Мы это почувствовали с порога. А мэр и вовсе потерял голову:
— Господи, да что ж это, какой человек умирает! Да как же мы теперь без него будем? А ведь я по молитве его родился, когда мамка с батькой всякую надежду потеряли! С детства его помню. Куда мы без нашего старца?!

Старик вдруг заволновался, привычным жестом сложил и вытянул вперед сложенные запястьями руки. Но на этот раз не к людям — вверх, к беленому потолку. Бледные губы приоткрылись, и странные отрывистые звуки со страшным усилием вырвался наружу. Кто-то из женщин громко ахнул, кто-то перекрестился. Но это был не последний хрип умирающего — старик говорил. Он сказал всего несколько фраз, прежде чем его глаза закрылись и грудь перестала колыхаться.

— Что он сказал? — шепотом спросил белый как полотно голова. — Я… я не понял.
— Он сказал: моя мама будет плакать. И еще что-то про родину, фатерлянд, — сказал наш руководитель экспедиции. Он единственный из нас знал немецкий язык.

Женщины, тихо плача, окружили кровать и начали делать с телом старика что-то им привычное, необходимое. Мы в другой части избы столпились вокруг мэра, не на шутку встревоженные его состоянием. Он с безумным видом все порывался куда-то бежать, мы деликатно удерживали его на месте.

— Я понял, — бормотал мэр, вяло от нас отбиваясь. — Я сейчас понял, кем он был, старик. К одному фашисткому чину в ту осень прибыл его сын. Он был из гитлерюгендов, сам напросился к отцу. А после первого же боя с партизанами бесследно сгинул. Немцы его долго искали, потом еще дольше мстили за него.

Из глаз мэра хлынули слезы и он закричал шепотом:
— Да если бы он сказал, если бы только признался! Я бы сам лично отвез его в этот его фатерлянд! Мы же не звери. Может, удалось бы еще найти родственников! Эх!
— Он сам выбрал такую судьбу, — сказал наш руководитель.
Женщины вокруг кровати тихонько затянули что-то среднее между молитвой и народной поминальной песнью.

Автор: Елена Донцова
Иллюстрация: В.Вартани