Где-то там, где снежные вихри морозного деда запорошили могучие сосны. Где малиновые пятна снегирей вальсировали в зарослях черноплодной рябины. Именно там стоял понурый домик с ладно пристроенным гаражом для зеленого москвича и прозрачной вереницей пластиковых вертушек, которые ленно шуршали, стряхивая с крыльев снежинки. Солнце уже потянуло к домику свой розово-сиреневый зефир, обхаживая стать стволов, пробивая кучерявую плетень ветвей. Проложил тропинку к растворяющимся звездам мутный дым из трубы. Запрыгали по осине неподалеку синицы, выхватывая зерна в кормушке, раскачиваясь на приготовленном для них сале.

Дверь домика отворилась и, с широкой новенькой лопатой, на крыльцо вышел Ким Василич. Снег шлепнул его по обмякшей от лет ушанке, Ким Василич бывало стряхнул морозную насыпь и принялся за работу. Расчистив тропку до поленницы, гаража, округ дома и, наконец, к калитке; он, щурясь потянулся, вогнал лопату в крепко сбитый сугроб, выкатил во двор старенькие финки с позвякивающим бидоном и заскользил к роднику. Катясь по просеке, Ким Василич наблюдал за скачущими по тонкому насту блесками солнца, слушал работающего в выси дятла, припускал на пригорках санки — сам улыбался и сам себя же подтрунивал. Когда добрался, сбил усердно ледный карниз с поручней деревянного мостика и поставил бидон меж больших камней, служивших бортами источника. Под басовитый гул ледяной воды Ким Василич размышлял о лесе, о починке невода, о заждавшейся тоне.

Набрав воды, двинулся обратно. “Поработали — пора бы и позавтракать!” — решил он. Пламенеющее солнце освещало льдистый хвойный гипюр, гоня к дому, к потрескивающей печи, к обжигающему чаю. Как только добрался, вволок в кухню бидон, стряхнул с себя снег и, раздевшись, подошел к столу. Чайник на печи клокотал настойчиво, Ким Василич залил травы, прикрыл для тепла прихваткой, давным-давно любезно связанной внучкой на уроке труда, достал из шкафчика мед с орешками и хрусткие сушки, развел по сторонам короткие занавесочки и с важностью сел, ожидая чаепития.

Обдувая чай на пухлом блюдце, Ким Василич поглядывал на пляшущий по дровам огонь, на замороженные поленья с улицы. Пахло талой водой и вереском с листьями малины, зашёлся уже чайник и потрескивали угли. В завораживающем уюте неожиданно зазвенел телефон. Ким Василич удивленно фыркнул и прошёл в комнатушку с комодом. Пластиковая машинка не вызывала в нем ни симпатии, ни интереса.

— Добрый, пап. Как ты там? Тут передали, ваш кооператив без электричества остался.

Ким Василич пожал плечами. Что ему это электричество? Что есть, что нет. Встаёт он перед рассветом, ложится рано, в развлечениях не нуждается. Иногда ремонтирует что в доме, тогда современные, как говорят, гаджеты и радуют своей полезностью. А так… к чему они?

Поговорив с сыном, Ким Василич прибрался на кухоньке и полез на чердак. Это был не пыльный, темный закуток запустения, нет. Чердак Ким Василича демонстрировал всю ту нерастраченную мощь управленческого прошлого, которое билось в нем ключом ясным и настойчивым. Полочки, порядок, четкие надписи на коробках. Все было разложено так ловко, что днём не требовалась лампа, вполне хватало косых лучей аккуратного оконца. Любовно оглядев владения, Ким Василич сделал несколько шагов в самый дальний угол и потащил на себя увесистую коробку, потрепанную временем, но все ещё сохранявшую форму. От движения внутри зазвенели стекляшки и зацарапались о картон металлические детали. Ким Василич улыбнулся и спустил коробку на первый этаж. Вышел на крыльцо и ретиво распаковал новогодние сокровища: полупрозрачные сосульки, шершавые шишки и расписные деревянные фигурки, на которых усердно выжигал первые узоры сынишка, теперь уже такой же седой дурень, как и он сам.

Ким Василич взял лопату и дошел до самого края участка. Встал под высокую ель, разлапистые ветви которой так по-хозяйски укрывали зимующие во дворе ульи; облокотился на могучий ствол ее, всмотрелся в решетку хвойных побегов и глубоко вздохнул. Как будто вчера они с женой начали обустраивать этот участок, мало-помалу оформляя грядки и ставя теплицы. А когда сын родился, дело и к дому подошло. Есть сын — надо дом. А потом уж, как подрос Никитка, то и елочку эту посадили. Какой новый год у ребенка без елочки?

“Вымахала…” — усмехнулся Ким Василич.

Он приоткрыл еле заметную небольшую калитку и вышел со двора. Давно уж он соседский участок выкупил. Городские они по духу, не жаловали уединение дачи. Так ничего и не построили, только баньку на берегу речки начали и были таковы. А земля работы ждет, бездельников кормить не будет. Сугробы стояли высокие, плотные — самое время взбодриться перед обедом. Ким Василич старательно бороздил белое полотно, пробираясь к елке, что посадил, когда внучка родилась. За тридцать лет дерево также знатно разрослось; высокая статная ель радовала своей голубизной и пушистостью. Ким Василич ласково сбил с ветвей махровый снежный покров и принялся расчищать площадку для праздника. Справившись, он принес к елке коробку с игрушками и уже было хотел двинуться с лопатой дальше, как зазвонил телефон.
— Деда, слушай, тут соседи говорят, что в вашу сторону деревья ветром повалило, то и электричества нет. Чинят вроде. Но ты же понимаешь тридцать первое… когда там они справятся. А новая дорога перегружена. Все же едут. Я это… я сказать хотела, не приедем мы. Ты уж прости. Но застрять в лесу под новый год тоже дело такое.

Ким Василич устало отошёл от елки и перевёл взгляд чуть поодаль — туда, где умильно пробиралась через сугроб елочка поменьше.

— Хорошо, Оля. Вы там, — Ким Василич закрыл коробку с игрушками и пошёл к дому, — отпразднуйте с ребятами хорошенько. А потом приезжайте, не забывайте старика.

Ким Василич мыл посуду. Вода в умывальнике совсем остыла и неприятно холодила руки. Положив последнюю тарелку на сушилку с облупившейся краской, он взял небольшой подсвечник и побрел в темную спальню. Зашторил выцветшие от лет занавески, чтоб не наблюдать загуливающую метель, сел на старую кровать — пружины грустно скрипнули, — и горестно охнул:

— Вот так Новый год.

Ветер в трубе гулом сбивал сон, а колючий снег нервно трещал на стёклах. Ким Василич поёжился, потушил свечу и лёг спать. Мысли все крутились и плясали вокруг елки. Может надо было украсить, какая никакая, но — традиция. Столько лет, все вместе, огни… чай с пирогами, смех ребятни… Все это путалось с холодной ночью, сиротливыми деревьями и размытой мутным ветром луной. Ким Василич ворочался, почёсывал то подбородок, то морщинистый лоб, взбивал подушки и, наконец, решился встать.

Выбравшись из-под одеяла, он закутался в старенькую телогрейку, надел мягкие тапочки и пошёл на ощупь в кухню. Метель к ночи разгулялась, покрыв двор колючим киселем. Где-то вдали выли волки, под крыльцом шуршали, спасаясь от непогоды мыши, а оказавшиеся починенное электричество противно завело старый радиоприёмник. Ким Василич раздраженно щелкнул по нему, чтоб не ворчал и разбитый сел за стол, потянув на себя шнурок рыжего светильника. То ли чай заварить, то ли медовухи хлопнуть.

— Э, нееет, — погрозил сам себе Ким Василич и устало захихикал.

Вдруг окна его ослепила машина, с ревом подъезжающая к участку. Она барахталась словно майский жук в цвету черемухи, буравила сугробы, рвалась через метель к дому, на свет, в гараж. Ким Василич приподнялся и расплылся в улыбке. Вот она уже и остановилась, растопырив дверцы, выпуская шумных путников с мишурой и хлопушками, которые бойко скандировали поздравления.

— Приехали?! — будто не веря действу во дворе, вопрошал Ким Василич. — Точно. Оленька, ребята!

Он вскочил в тулуп и валенки, вырвался из дома, встречая, торопясь украсить самую низенькую елочку в его владениях. Ту, что посадил совсем недавно, шесть лет назад для первого правнука. Вот и он, стоял возле крыльца по первости улыбался, а затем раскрасневшийся стал прыгать по тропинкам, бухаться в сугробы, хохоча и зазывая дедушку. Младший не отставал, в пуховом комбинезоне шел, переваливаясь пингвином, спешил к ёлочке. А родители ее уж расчистили, Оля игрушками занялась. Красота, диво. Пора и печь растапливать, чайник кипятить, угощения доставать, да подарки.

Автор: Тоня Ивановская