Культурный журнал

С чего начинается Музыка

эссе гнесинской ученицы о знакомстве с музыкой Сергей Прокофьева
(к 125-летию со дня рождения С.С. Прокофьева)

Да, я совсем не теоретик, и тем более не музыковед. Но мне случилось родиться с печатью музыкальности на лбу. В моем раннем детстве это было очевидно — отпираться не имело смысла, и меня отдали «на музыку».

Жизнь текла вперед, так что ко времени поступления в Гнесинскую десятилетку, после многочисленных терний на пути, я абсолютно утратила способность воспринимать музыку душой. Мозг слушал, заучивал все эти бесконечные главные и побочные партии по музыкальной литературе, непосильные программы по специальности, россыпи номеров по сольфеджио… Сердце же неизменно оставалось глухим.

И вот однажды (мне было уже шестнадцать лет) на уроке была объявлена тема — Сергей Сергеевич Прокофьев.

С.С. Прокофьев
Конечно, в музыкальной среде, в которой я и находилась всю мою сознательную жизнь, это имя было на слуху — не знать фамилии великого советского композитора, независимо от возраста, музыканту просто стыдно (кстати, почему же мы говорим «советский», если этой страны уже давно нет? Разве вечное не должно существовать вне рамок — хоть политических, хоть эстетических, хоть ментальных? Но об этом — в другой раз).

Записывая в толстой восьмидесятистраничной тетради имя Сергея Сергеевича, я лишь отметила про себя то, что и все, по-настоящему встречаясь с ним впервые — повторение имени-отчества. Сергей Сергеевич… и тут же всегда добавляется — Дмитрий Дмитриевич. Вот совпадение…

Очередное имя из бесконечной вереницы таких же мертвых для меня композиторов: что-то нравилось, было вроде бы приятно слушать — «Карнавал» Р. Шумана, «Прелюды» Ф. Листа, что-то вызывало откровенное отвращение и возмущение, например, творчество Ф. Шуберта. Биография Сергея Сергеевича тоже не цепляла — мы такое уже проходили, ведь он не первый и не последний человек искусства рубежа веков, столкнувшийся с революцией. Оглядываясь на наш диковинный круглый класс, который после «Царской невесты» ассоциировался у меня с декорациями покоев для Любаши, я гадала, смогу ли слушать эту музыку больше пяти минут кряду, или отключусь раньше.

Надо сказать, мое отрочество, несмотря ни на что, было вполне обыкновенно — как и все подростки начала нулевых, я «фанатела»: от модных фильмов и книг, по большей части фантастических, их главных героев, тоже полуреальных, от неизведанных миров, загадок Тибета и так далее, и тому подобное. Там я узнавала, что такое любить, что такое «читать запоем» и что где-то за пределами моей темной комнатки есть целый «другой» интересный мир, почему так вкусно попить чаю, укрывшись пледом, под романтическую комедию, что отличает настоящие ценности от ложных… Словом, благодаря явлению фанатства во мне теплилась жизнь.

Программа предписывала начинать с Симфонии номер один. «Опять», — подумала я. Но вдруг возник первый момент беспокойства: почему музыка быстро закончилась? Я хочу послушать что-нибудь еще!

«Еще», конечно же, последовало, не могло не последовать у композитора такого масштаба. Из динамиков на нас, юнцов десятого класса, полились звуки «Ромео и Джульетты».
И…
Неожиданно…
Совершенно невероятно…
Появилось то самое настоящее Волшебство!
Мне хватило всего лишь первого такта звучания, чтобы понять, что я пропала.

Это была любовь с трех нот: с первого взгляда, с первого вздоха, того самого надсадного вздоха начальной интонации темы любви из вступления.

Я впервые в жизни плакала под музыку! Просто немыслимое событие — я, закаленная и очерствленная разными невзгодами, гордилась тем, что количество моих слез можно пересчитать по пальцам одной руки. А тут такое!

кадр из фильма-балета Ромео и Джульетта
Истинная любовь — реальная, без условностей, не из фантастических книг, — существовала, она была заключена в звуках, вливалась прямиком в душу и заставляла чувствовать крылья за спиной. Она была наркотиком, эйфорией, она была лучше, чем все герои, чем все романтические фильмы, вместе взятые.

Она рассказывала обо всем, о чем только можно мечтать — о свежем утре у моря, о беззаботной молодости, о преданности, о настоящих друзьях, которые, если понадобится, отдадут за тебя жизнь с улыбкой на губах, хотя нет — она не рассказывала, нет. Это слишком простое слово для того, что я испытала, когда слушала «Ромео и Джульетту» впервые.

Она заставляла почувствовать себя так, будто у тебя все это есть — и делала тебя фантастически счастливым!

Ощущение удивительного воздуха и света, чистый кислород вливался в меня огромным потоком — вызывая то самое наркотическое опьянение. Я переживала «кайф» не только в своих чувствах, но и в теле.

Все предыдущие увлечения с этого памятного дня померкли и показались детскими забавами. Благодаря С. Прокофьеву я познала, что такое настоящий фанатизм: я просто не могла оторваться — слушала музыку каждую свободную и даже несвободную минуту, стала искать информацию не только о композиторе и других его произведениях, но также об исполнителях его музыки — оркестрах и дирижерах, о времени и местах исполнения… Затем моим кумиром стала Г.С. Уланова, а вместе с ней и удивительная планета балета. Эти люди были живыми, знакомыми, родными, пусть они и смотрели на меня с фотографий или экрана — я поняла, что испытываю то же, что и они, что это и есть настоящая жизнь, что она может и должна происходить со мной.

Открыв партитуру, я с удивлением обнаружила: я вижу то, чего раньше никогда не видела в нотах — от бесконечной влюбленности они ожили. Все закономерности, до этого смотревшиеся лишь огородом значков и нагромождением названий, обрели плоть и кровь и стали кирпичиками, мазками, создающими общее течение прекрасных звуков.

Передо мной, наконец, открылся тот «другой» мир! Знакомство с «Ромео и Джульеттой» изменило меня навсегда — с него начинается моя сознательная жизнь и как музыканта, и как человека.

Буквально через месяц после этого вышел Дневник С. Прокофьева — целое событие для скромного мирка преподавателей и учеников Гнесинской десятилетки. И, конечно, для меня. Впервые я увидела книгу вблизи у педагога гармонии — она была ужасно рада, горда и начала читать прямо на уроке, пока мы решали задачку. А я испытывала совсем не зависть, а ревность. Ревность от того, что кто-то еще узнает моего С. Прокофьева.

Впоследствии Дневник все-таки появился и у меня. Первый том был проглочен недели за две, правда, я очень расстроилась, что времени написания балета Дневник не охватывает. Но все равно — это был мой С. Прокофьев, из плоти и крови, в белом костюме, улыбчивый, харизматичный и невероятно талантливый…

Вы скажете: что тут такого ценного в этой истории? Подобные ей мы слышим по многу раз каждый день, — и будете вполне правы. Только я думаю, что чудо, случившееся с обыкновенной девочкой, бредущей кривыми московскими дорогами, есть свидетельство Подлинного Бессмертия Композитора.

Автор: Валерия Скрипник

количество просмотров 1 582
Система Orphus