«Герда вяжет носки и кофты и колет лёд…»

Герда вяжет носки и кофты и колет лёд, Герда кормит пшеном синичек и снегирей, Завела бы кота, пожалуй, да только кот вряд ли выдержит этот холод — в тепло уйдёт, ну а здесь никогда не станет уже теплей. Герда, в общем, давно привыкла и ей плевать на сосульки и на кусачий буран в лицо, на привычку по два-три свитера надевать,
на пустую холодную — да, и king-size, — кровать…
Ко всему привыкаешь, правда, в конце концов.

Ко всему привыкаешь, это — простой закон, и не так уж и сложно выжить одной во льдах, а огромный дворец — неплохой себе новый дом, ну и что, что полярной ночью так пусто в нём, вы взгляните на небо? Сияние — просто ах! Красота перевесит, к счастью, любую боль, только боль всё равно останется — ком в груди. Герда смотрит на небо. Плачет, само собой.
Герде пишет Разбойница — в гости! ну что, слабо?
Герда жжёт её письма — не надо, не приходи.

Герде жаль и немного стыдно и малость лень — улыбаться, готовиться, что-то скрывать внутри, накрывать на столы и весь вечер варить глинтвейн… Герда пишет записки Каю — по разу в день. Герда пишет записки — их тысяча триста три. Кай, конечно, их не получит — он далеко, почтальоны туда не ходят — не знают, где. Время вылечит Герду. Не то, что бы ей легко:
Так и тянет разбавить водкою молоко
И пойти утопиться в стылой речной воде.

Время вылечит Герду? Четвёртый по счёту год время лечит и лечит, и проблесков никаких. Герда вяжет носки и кофты и колет лёд, собирает осколки в глупое «всё пройдёт», получает лишь «вечность» и снова мешает их. Герда знает — она однажды пойдёт ко дну, запряжёт в свои сани метель, снегопад и наст… Это будет охота — сквозь белую пелену.

— Что с тобой, мой хороший? Скажи мне, скажи же, ну?
Мальчик только поморщится. Льдинка попала в глаз.