Рассказ основан на письмах и воспоминаниях участников описываемых событий. Автор стремится к достоверности, но не претендует на нее. Все персонажи вымышлены, все совпадения случайны.

Вместо предисловия: «План операции, разработанный Грачевым и Квашниным, стал фактически планом гибели войск. Сегодня я могу с полной уверенностью утверждать, что он не был обоснован никакими оперативно-тактическими расчетами. Такой план имеет вполне определенное название — авантюра. А учитывая, что в результате его осуществления погибли сотни людей, — преступная авантюра…».
Генерал-лейтенант Л.Я. Рохлин.

---

Утро. Туманное и слегка снежное. Серые облака скрывают неприветливое солнце и медленно плывут на восток. Они лишь на доли секунд позволяют солнечным лучам потрогать промерзшую землю, а затем вновь волчьей хваткой вгрызаются в небо, застилая собой все небесное пространство. Местами они вбирают в себя дым затухающих пожаров. Суеверный подумает, что это души павших устремляются вверх, к недружелюбным воздушным массам, открывающим двери в другой мир. Влажный и холодный воздух, подобно Ахерону, вечной реке скорби, является последним спутником в этом бренном царстве. Виднеющаяся вдали Ястребиная гора и образ хребта Цорейлам дополняли открывавшуюся взору случайного путника картину.

Алексей, сидя на окраине неизвестного, из-за сбитой снарядом вывески, села, с уставшим лицом наблюдал серую, однообразную округу. Старый бушлат не согревал. В желудке было хоть шаром покати, а до завтрака оставалось еще больше часа. Спать, чтобы хоть немного разнообразить серость, в такую погоду было невозможно, хотя и очень хотелось. Было слишком тихо. С западной стороны города не слышались уже привычные звуки разрыва снарядов и монотонный шелест лопастей вертолетов.

Парню вспомнился дом. Родной город Саранск. Тихая и спокойная Пролетарская улица. Хрущевка, в которой он с матерью жил сколько себя помнил. Отца очень рано не стало. Все воспоминания о нем складывались из десятка черно-белых фотографий. По словам матери, Алексей, или, как она его ласково называла, Алеша, был копией папы: то же крупное, мужественное лицо, слегка выпирающие скулы, пронзительный взгляд из-подо лба. Однако характером сын значительно уступал отцу. У Алексея не было той мужицкой суровости, которая делала мужчину патриархом в семье, наоборот, с самого юного возраста Алеша был чувствительным, ранимым, зависимым от других. Вечная сомнительность и «витание в облаках» часто делали его объектом насмешек, борьба с которыми была главным занятием мальчика. При всем при этом он вырос доброжелательным и уверенным в себе юношей, готовым к авантюрам и решительным действиям.

— Завтра выступаем! — со спины неожиданно послышался голос. Крепкая рука похлопала Алексея по плечу, и рядом сел Филолог, боевой друг Алексея.
— Ротный сказал?
— Да. Грозный ждет нас, черт подери, — Филолог харкнул перед собой и пяткой сапога растер замерзающее бледно-желтое пятно.
— И каков приказ?
— Ротный со мной приказы не обсуждает, — Алексей почувствовал тревожный гул внутри, но он быстро ушел, сменился прежней внешней осмотрительностью и собачьим послушанием. Не впервой им приходилось выполнять приказы из серии «Пойди туда не знаю куда…»

Алексей посмотрел на Филолога, грызущего ноготь. Этот парень редко нервничал и часто «рубил с плеча», теперь же в его взгляде читалось сомнение.

Затем был приказ построиться и проверить технику. Это не заняло много времени, все действия были отработаны до автоматизма. Техника — по три Т-80 и одному БМП на роту — была не такой уж старой, по сравнению с той, какая здесь часто встречалась. Она была пригнана из Германии и, ввиду бережливости прежних хозяев, хотя бы не ломалась на ходу. Но на прикрепленном к Алексею БМП была неисправна пушка.

Подъехали грузовики со специалистами. На каждую из машин выдали по 500 снарядов боекомплекта. Рабочую технику выстроили в колонну и прикрепленным экипажам приказали заночевать в машинах.

Ночь вновь была тихой, а Алексею было не до сна. Весь день и половину ночи экипаж со специалистами приводил в порядок пушку. Затем последовала еще одна контрольная проверка, в ходе которой выяснилось, что у машины проблемы с топливным обогревателем. Еще два часа работы под холодным и пронзающим ветром. Ладно хоть питаться перед выступлением можно было вдоволь, игнорируя расписание, которое ночью своей силы не имело. С другой стороны, после каждого приема пищи накатывала сонливость, но ее легко можно было устранить холодным кофе и сигаретами. Да и парочка офицеров-танкистов старалась подбодрить ребят анекдотами про паленую «чеховскую» водку и обдолбанных наркотой шахидок.

К утру машина была в полной боевой готовности. Наступило время завтра, и то ли от обилия гречки с тушенкой ночью, то ли от их качества, у парня крутило в животе. Он пошел к Москве, заместителю начальника склада, дабы попросить еще сигарет:
— Кто знает, когда еще будет возможность получить?! — попытался оправдаться перед Москвой зачастивший к нему в последнее время Алексей.
— У меня всего десять блоков осталось! А вас вон сколько! — Москва, издали ничем не отличимый от чеченского боевика: бородатый, в папахе и солнцезащитных очках в любое время года, — дорожил своим «добром». Москва симпатизировал парню. Алексей напоминал ему сына, которого он потерял в Приднестровье, такой же физически крепкий, без меры осторожный и со всеми вежливый. За все три месяца, что они были знакомы, парнишка не сказал никому плохого слова, делал все вовремя, ладом и не произнес ни одного матерка, ставшего здесь вторым русским.
— У меня полпачки осталось, а нам выходить скоро…
— Ладно, на! Но только чтобы растянул! Больше не дам, — пригрозил Москва и протянул парню три пачки красно-зеленой «Ичкерии».
— Спасибо, а наших больше нет?
— Дня два как…
— Спасибо.
— Иди уже, — Москва почесал густые брови и, с трудом сдерживая ругательства в адрес военного руководства, добавил, — и это… осторожней там. Не нравится мне эта их затея, ох как не нравится.
— Хорошо, Москва.

Вхождение в Грозный. Транспортная колонна небрежно растянулась по ширине дороги, которая представляла собой разбитую автостраду. Гусеницы и колеса техники увязали в грязи. Колонна двигалась змейкой, стараясь по максимуму использовать оставшиеся асфальтовые островки. Так снижалась вероятность подорваться на мине, заложить которую в асфальт было гораздо тяжелее, нежели в снежно-земляную кашу.

Алексея не покидало двоякое чувство. С одной стороны, не было страха, ведь сегодня 31 декабря. Праздник. Новый год на носу. Да и у ребят было праздничное настроение, а это бодрило. С другой, никто не знал, что их ждет в столице Ичкерии. И уж точно никто не верил в дружелюбный прием. Это у нас праздник, который по нелепому стечению обстоятельств нарушен никому не понятным приказом. Для чехов же — очередной день борьбы за свои идеи. Для наемников — отличный повод заработать.

Полк Алексея вошел в город в составе первого эшелона. Поступил первый приказ: занять аэропорт Северный, затем выйти к президентскому дворцу, откуда свернуть к железнодорожному вокзалу. По данным разведки, в аэропорту были закопаны 14 танков противника — сила в условиях городского боя внушительная. Поэтому задача была проста — нейтрализовать и уйти. В качестве уточнения командир сказал:
— На каждый их выстрел отвечать десятью! — в его до сих пор сонном взгляде было заметно сомнение, и все попытки его скрыть были тщетны. Простой солдат читает приказы по глазам.

Колонна еще не добралась до города, как начались проблемы. По мере движения к аэропорту необходимо было перебраться через Алхачуртский канал, арык. Однако часть мостов и коммуникаций в городе и ближайших его пределах были уничтожены боевиками. На скорую руку соорудили трехметровый деревянный помост, движение было продолжено. От города отделяла фактически только река Нефтянка, которая представляла собой вторую проблему — мост через нее был цел, но, возможно, был заминирован.

Показались первые местные жители. Особенно Алексею запомнилась старушка, что несла с собой большую сумку с продуктами, очевидно предназначенными для празднования Нового Года. Осматривая колонну, она остановилась и с полным злости и отвращения взглядом глядела на федеральные войска. Филолог что-то спросил у нее, она ответила лишь:
— Зря входите в город, поворачивайте.
— Эй, Шишкин, не разговаривай с местными! Усек! — раздался голос командира бригады, полковника Румянова.

Около часа колонна прождала машины разминирования, но они так и не пришли. Двигаться дальше без проверки моста было опасно, но стояла боевая задача, приказ, выполнение которого не обсуждалось.

В целости перейдя мост, войска оказались в городе. Картина была страшная. По окраинам Грозного велся массированный артиллерийский обстрел уже больше недели, и теперь назвать это городом было сложно. Многоквартирные дома, считавшиеся для мирных еще совсем недавно родным жилищем, были полуразрушены. Темные зеницы окон зияли пустотой, а бывшие детские площадки превратились в кучу покореженного металла, и Алексею то и дело казалось, будто эти железные трубы до сих пор раздаются на округу звонким детским смехом.

Те здания, что остались по большей части целыми, были подобны огромным, исполинских размеров, кораблям, которые после очередной битвы пришли в порт латать дыры. И таких кораблей было много. Десятки. В некоторых из них еще полыхали пожары. Пробитые осколками газовые трубы выплескивали наружу свое горючее содержимое — кровь умирающего титана, по гноящемуся телу которого, подобно белым червякам, ползали мирные жители, со злобным оскалом взирающие на кучку муравьев, пришедших наводить в этой трупной вони свои порядки.

Но Алексей, как и любой другой из рядом находившихся солдат российской армии, не чувствовал себя муравьем. Ему тяжело было смотреть на развалины, а тем более — в глаза мирных жителей, которые были, как и он, заложниками ситуации. Однако, он был муравьем и стыдился этого.

Растянувшись по всей улице, колонна продолжала движение. Зачистка первой цели прошла быстро и успешно. Аэродром оказался пуст. Воодушевленные солдаты направились дальше. На широких улицах было решено спешиться и перестроиться в боевой порядок штурмовых групп. Колонна была уже близка ко второй цели. Как вдруг началась война.

За перекрестком, со стороны одиноко стоящего девятиэтажного здания начался обстрел из гранатометов и стрелкового оружия. Появились первые раненые, следом за ними и первые убитые. Недалеко от Алексея, спрятавшегося за БТРом, горел Т-72. Парень не стремился делать ответные выстрелы. Однако, когда был дан приказ перегруппироваться, чтобы спрятать БТР за танками, рядом с Алексеем послышался свист пуль. Он мгновенно отреагировал. Как можно сильнее вжался в спасительную броню, дождался секундного затишья и, слегка высунувшись, сделал несколько выстрелов в переулок. Инстинкт. Либо ты, либо тебя.

Все это время вокруг сновали мирные жители, стремившиеся покинуть зону боевых действий. Теперь они не боялись нас и не злились. Увидев в перспективе своего второго врага, они выбрали из двух зол меньшее.

За углом одного из домов, находившихся в тылу, Алексей увидел старика. Тот, опираясь одной рукой на трость, а другой держа в руках коляску, поглядывал на происходившее. Алексей сообщил об этом сержанту.

— Не ссы, он там уже минут двадцать стоит. Интересно ему, — сержант выругался и только было собирался закончить свою мысль, как старик совершенно спокойно достал из коляски гранатомет «муха» и выстрелил в сторону одного из БМП. Кипиш, столпотворение и мгновенный поиск новых укрытий. Ответный огонь. В сторону войск из-за угла прилетает еще пара снарядов. Ответный огонь из орудий. Тишина.

Несколько секунд она была почти идеальной. Чеченцы перестали стрелять по колонне, колонна по боевикам. Алексей осмотрел место боевых действий — несколько погибших и еще раза в полтора больше раненых. Но вдруг опять раздался взрыв. Алексей выглянул из-за укрытия и обнаружил, что тишина была вызвана уничтожением ближайшей боевой точки врага. Три этажа здания из девяти просто исчезли. Постарались танкисты, которые в эти первые минуты показали себя достойно.

В это время вторая колонна бронетехники начала вклиниваться в распределенную по ширине улицы первую. Маневр был неудачным. Потерянные ценные минуты очередного столпотворения обернулись еще несколькими смертями. Алексей подумал, что сообрази это чеченцы, можно было бы похоронить здесь весь полк. Но боевики отступили. Через приборы дальнего видения было видно, что они покидали свои укрытия, медленно пробираясь вдоль домов.

— Да они же обкуренные! — заявил лейтенант.
— Думаете? — спросил один из солдат.
— Посмотри на их походку. Будь я на их месте, удирал бы как мог от наших танков. Вась, проводи-ка их прощальным, поздравь с наступающим, — лейтенант обратился к одному из танкистов. По направлению одного из домов вылетел снаряд.

Решив не терять времени и воспользоваться возможной передислокацией сил противника, командир дал приказ выступать дальше. Впереди находилось два танка, которые должны были зачистить первый этаж здания. Колонна рассредоточилась по местности. Часть, скрываясь от чеченских гранатометчиков, ушла в частный сектор, остальные продолжили движение по центральной улице. Показалась площадь Орджоникидзе.

Действовать надо было быстро и решительно. Пока чеченцы не опомнились, несколько Т-80 зашли к ним в тыл и успешно уничтожили несколько боевых точек. Сказалось преимущество Т-80 — шум работы двигателя в боевых условиях практически не слышен. Противник был дезориентирован, перестроение не удалось. В рядах врага началась паника.

Алексей, все это время следовавший за БМП, уже перестал пугаться внешнего облика города. Страх смерти был сильнее, однако и он, сковавший тело в первые минуты боя, быстро проходил. Желание выжить всегда сильнее любых других чувств. Особенно для него — солдата. Попади он в подобную ситуацию на «гражданке», бежал бы и прятался. Здесь же дисциплина, боевой дух, крепко сжимающая автомат рука друга мотивировали больше, чем страх того, что однажды тебя найдет чеченская пуля, выпущенная из русского автомата. Плюс исковерканная реальность. Все происходящее было будто не с тобой, будто не ты, высовываясь из-за укрытия, нажимаешь на курок, будто не от твоих пуль с той стороны падают люди. Это все кино. Ты герой этого фильма, и бездыханно упасть на мокрый асфальт может любой другой, но не ты. Твой друг, твой командир — это для них предназначены чеченские снаряды. Ты герой фильма. Ты не можешь умереть, ведь тебе еще предстоит вернуться домой, в красках рассказать все отцу и как можно о большем солгать матери.

Спустя примерно полчаса колонна выехала к привокзальной площади. Алексей насчитал от площади Орджоникидзе до вокзала примерно 1600 метров, одну милю — ровно тысячу двойных шагов римских солдат в полном облачении на марше.

На площади уже находились многочисленные силы 131-й отдельной мотострелковой бригады. Моментально поступил приказ занять оборону в здании вокзала. Точнее в том, что от него осталось. Авиация днями ранее сделала свое дело.

— Это механик-водитель танка № 188, танка 188. Меня слышит кто-нибудь? — затрещала рация капитана.
— Да, слушаю тебя, прием.
— Мы застряли в районе Нефтяного Института и не знаем как добраться до вокзала. По нам ведется гранатометный огонь. Пушка неисправна. Повторяю…

Алексей слышал переговоры капитана с экипажем танка и не хуже него понимал, что, скорей всего, сейчас чеченцы окружают их, занимают все подходы к вокзалу и скоро здесь начнется настоящая мясорубка. Приказ был выполнен, однако больше распоряжений не поступало.

Парень проснулся, когда уже начинало темнеть. Ужасно хотелось есть. Он открыл ящик с консервами, достал одну банку и открыл ее ножом. Запах тушеной говядины затуманил голову. Бесцеремонно, за несколько минут, Алексей опустошил содержимое банки. В этот момент его подозвал к себе сержант:
— Значит так, слушай мою команду. Видишь те лавочки у входа? Бери их и баррикадируй все окна в зале ожидания. Возьми с собой еще кого-нибудь и побыстрее, — сержант нервно крутил в пальцах давно потухший сигаретный окурок. Увидев, что Алексей заметил это, он бросил его на грязный пол, — Приказ понятен?
— Так точно!
— Выполнять.

Алексей разбудил ребят из своей роты и пересказал им задачу. Ребята лениво поднимались на ноги и не менее лениво закуривали. Один из них, по прозвищу дядя Федя, спросил у Алексея:
— Известно, что?
— Нет. Я сам только что проснулся, меня сержант дернул на задание.
— Ладно, авось, обойдется.

Парни взяли под руки лавки и понесли их в зал ожидания. Вокруг сновали другие солдаты. Часть спала, часть сидела возле костра в коридоре, другие сновали туда-сюда по делу или без. Сосредоточены были лишь офицеры и те, кто следил за периметром.

Через тридцать минут все окна в зале ожидания уже забаррикадированы, в них были сооружены специальные гнезда для стрелков. На полу возле окон был накидан всякий хлам, включавший в себя вещмешки, обивку с сидений, разного рода тряпье. Стрелкам удобнее, да и в случае чего — хоть какая-никакая защита от осколков. Работа была сделана, и Алексей с ребятами сели покурить. Спустя пару минут в зал ожидания вошел комбриг. Он осмотрел помещение, почесал щетину и только было собирался что-то сказать, как в кармане у него зашипела рация:
— Эй, командир, слышишь меня? — голос с другой стороны отдавал явным кавказским акцентом. Комбриг достал рацию, нажал кнопку ответа:
— Кто это?
— Зови меня Тагир, командир. У меня к тебе предложение. Отводи войска, мы дадим коридор.

Комбриг сплюнул на пол и выругался. Все взгляды в комнате были обращены к нему.
— Слушай сюда, Тагир! Не надейся, слышишь меня. Не надейся.
— Слушай, командир, давай как-нибудь, пока не поздно, отведи ребят. Не делайте этого, не надо. В любом случае, командир, пойми, и ты погибнешь, и я погибну. Что с этого толку будет? Сам правильно пойми, кто от этого выиграет? Мы же здесь тут с тобой не выиграем, понимаешь? Если я тебя увижу в бою, то здесь отлично, не отлично, понимаешь, я тебя щадить не буду, командир. Также, как и ты меня, понимаешь? Ты лучше ко мне как гость приедь. Отведи ребят, не надо. Пожалей ихних матерей, пожалей их самих, отводи ребят, дай команду, — зал ожидания застыл в тишине. Комбриг сжимал рацию так, будто от этого зависела его жизнь. Сжимал сильно и уверенно, но рука дрожала. Дрожал и воздух вокруг. Дрожали сердца каждого из присутствующих в комнате. Только лишь снег, который начал падать за несколько минут до прихода командира, спускаясь вниз тонкими изогнутыми линиями, был уверен в том, что он делает. Командир громко кашлянул.
— Кто я тебе такой, Тагир, чтобы отдавать такие команды?
— Командир, ты правильно пойми. Я тебе просто, от сердца, чисто желаю, чтоб ты живой конечно остался, но… уйди лучше.
— А я такого выбора не имею, — ответил комбриг. Он явно хотел сказать что-то другое, что-то более уверенное, что сразу поставило бы чечена «на место», показало силу, но таких слов не было, — у меня есть приказ. И я его выполню в любом случае.

Пошли долгие секунды. Все в зале ждали ответа с другой стороны, но его не было. Командир почесал кулаком, сжимавшим рацию, нос. Достал из кармана пачку сигарет и закурил. Тишину нарушало лишь учащенное дыхание полковника.

— Готовимся, ребятки, — внезапно обратился он к нам прежним и уверенным голосом, — полная боевая готовность. Офицеры ко мне.

Он вышел из зала, и офицеры, сбегающиеся со всех сторон здания, проследовали за ним. Солдаты оживились, разбудили всех спящих. Спустя несколько минут был дан приказ:
— Держать оборону, любой ценой. Проверить оружие, боекомплект. Снайперы на крышу. Остальным рассредоточиться по зданию. Гужин, свяжись с БТР и танками, пусть готовятся к бою.
— Так точно, — раздалось из всех концов комнаты. Все стали ждать. Ждать первого выстрела, выстрела с другой стороны. Алексей и Филолог расположились у правого окна, выходящего на перрон. Соседние окна, да и просто дыры в стенах заняли по два-три, а порой и по четыре солдата. Из офицеров рядом находился лишь один капитан:
— Так, ребята, слушать будем меня. Без приказа огонь не открывать. Стрелять на поражение, одиночными, экономить патроны.
— Так точно, — раздался громогласный хор пары десятков голосов.

Выстрелов с противоположной стороны не пришлось долго ждать. Первыми приняли огонь на себя боевая техника, находящаяся возле главного входа, и западная часть здания, около которой достаточно близко, на расстоянии не более сотни метров, располагался жилой дом. Из этого дома велся массированный огонь из оружия всех типов и калибров. Стены вокзала, подобно картону, прошивались снарядами гранатометов. Встать, чтобы сменить позицию или ответить огнем, было невозможно. Спустя десять минут боя вся внутренняя стена комнаты, где раньше располагались билетные кассы, был изрешечена и походила на дуршлаг. То и дело из-за коктейлей Молотова вспыхивали пожары. Под прикрытием шквального огня боевики, с расстояния в десять метров, закидывали в окна бутылки со смесью. Ответить было нечем. Высовываться было слишком опасно. Ребятам пришлось ждать, пока развернется и прицелится техника. Но она, кружа вокруг здания вокзала и его окрестностей, успевала сделать не более двух-трех точных выстрелов, а затем либо уничтожалась, либо отъезжала в укрытие.

С той стороны здания, где находился Алексей, стрельбы не было. Ребята, тяжело дыша, смотрели в прицелы своих автоматов и прислушивались к рокоту внутри вокзала. Стены тряслись и гудели. Нервы были напряжены. Темные картины, рисовавшие образы происходящего в других комнатах, куда посчастливилось не попасть, пугали каждого. Алексей понимал, что рано или поздно начнется атака на их фланг, или же они будут вынуждены передислоцироваться на линию огня. В их комнату начали приносить раненых и мертвых. Их количество считали, однако вскоре это стало бессмысленным. Врачей и санитаров было немного, они не успевали накладывать повязки, а про более сложные процедуры речи даже и не шло. Когда раненых стало больше трех десятков, к оказанию помощи стали привлекать солдат. Алексей как раз заканчивал бинтовать раненную осколком ногу неизвестного ему сержанта, как отозвалась шипящим криком рация капитана:
— Бивень, Бивень, я Слон, прием.
— Бивень, слушаю тебя, прием.
— Возьми ребят и разведайте пути. Туда от нас двинулся чечен, прием.
— Приказ понял, приступаем.

Капитан позвал четверых солдат, сидевших рядом:
— Минута на сборы, проверьте автоматы и патроны. Взять запасной рожок и по две гранаты. Сержант Копылов, ты за старшего, — капитан протянул сержанту рацию и свою сумку с картами и документами, — остальные — прикрывать нас. Особо держите фланги. Кучук, на тебе персонально — тот вагон слева.
— Есть.

Солдаты принялись копошиться, осматривая свое оружие. Алексей закончил помогать раненному и занял свое место у окна.

Капитан, осмотревшись, спрыгнул на улицу, и отряд осторожно начал продвигаться вглубь перрона. Они дошли до ближайшего состава и скрылись за ним. Оставшиеся были сосредоточены, каждый следил за обстановкой, держал палец на спусковом крючке и готов был в любой момент открыть огонь.

Вскоре с той стороны послышались выстрелы. Тут же взревела рация:
— Бивень, это Артамон, что у вас там?
— Артамон, это Бивень, как слышно?
— Бивень, докладывай, что у вас там? — сержанту словно ком попал в горло.
— Не знаю. Группа ушла, потом выстрелы…
— Какая, твоя мать, группа? Ты что несешь? Ткачев!
— Капитан Ткачев ушел. Приказ… Он там…

С другой стороны рации в сердцах выругались. Спустя три минуты в комнату вошел комбриг. Он с криком обрушился на солдат:
— Где капитан Ткачев? Что за ерунда по рации?
— Товарищ комбриг, — Филолог отдувался за трусившего сержанта, — поступил приказ по рации разведать пути. Капитан ушел.
— Что ты несешь? Какой к черту приказ? — Филолог смутился, вид разъяренного комбрига приводил в смятение.
— Там… Вот, по рации…
— Не мямли, твою мать, — Филолог сглотнул слюну, выдохнул и принялся докладывать ситуацию:
— Был приказ по рации капитану Ткачеву — взять людей и разведать пути. Он взял четверых бойцов и ушел. Минут пять назад. Оставил сержанта, — Филолог показал на трясущегося парня прикладом, — за главного и ушел. Потом выстрелы были.
— Что за… Так, слушайте меня, сынки, чечены, похоже, узнали наши позывные, так что ждите приказа по рации. Позывной будет «Один». Он будет только раз, дальше, дальше я не знаю, не знаю. Короче, если вернется Ткачев, его ко мне, тут же. Все понятно?
— Так точно.
— Славно. На другие приказы, кроме моего, не реагируете, не исполняете. Так, ты, — комбриг показал на Алексея, — бери боеприпасов сколько сможешь унести и за мной. Оружие не забудь.

Комбриг дождался, пока Алексей возьмет ящик с патронами у стены, положит на него свой автомат и выпрямится.

— Пойдем, — с какой-то отцовской заботой произнес комбриг и, когда они вышли из задней комнаты, добавил, — мужайся, не дай Бог это увидеть.

У парня защемило внутри. Он не мог представить того, о чем предостерегал комбриг. Но внутренне готовился к самому худшему кошмару.

— И еще, — командир остановился, как только они вышли в коридор, — про рацию — это правда?
— Вы считаете, капитан мог дезертировать?
— Не хочу так считать.
— Нет, то есть да. Я сам слышал то, что чечены говорили по рации, — комбриг пожал плечами.
— Пусть так, хоть это и не лучший вариант. Пойдем.

Теперь Алексей понял, в чем была суть предупреждения. В конце коридора лежали раненые, точнее то, что от них осталось. В темноте непросто было разглядеть всю картину, но и от того, что освещали костры и вспышки, у парня затряслись руки и подступила рвота — даже не стонущие, а мычащие останки людей. Вот сержант, судя по замызганным лычкам, лежащий в луже собственной крови, с обреченным взглядом, держащий в руках свою ногу. Рядом с ним другой такой же, но уже не подающий признаков жизни. Слева на животе лежит офицер с перебитым осколками позвоночником. Тяжело сопящий прапорщик, складывающий обратно свои скользкие внутренности. «Молодой», названный так за самое юное лицо в роте, теперь закрывает его обожженными до костей руками. Весельчак и душа компании Федя, неудавшийся музыкант и лучший в бригаде гитарист, поймал шальную пулю, которая разорвала ему щеку, свисающую теперь пельменным тестом со скул. И другие. Другие, чья жизнь разделилась на две половины — до вокзала и после. И то лишь для тех, кто выживет, если выживет. Секунды, которые Алексей шел по этому обреченному коридору, растянулись в разы. Сердце учащенно толкало по организму кровь, которая стучала в висках, подобно звуку падения материнских слез на похоронку.

Все смыслы жизни в этот момент сплелись в один — попытаться вернуться назад. Нет, не просто прибыть домой и обнять родных, а возвратиться с прежней головой. С прежними мыслями. Забыть все, что здесь видел, будто посмотрел плохой фильм по телевизору. Смысл жизни теперь в том, чтобы найти в себе силы нажать красную кнопку и вернуться к своим прежним делам, будто это было не с тобой. Будто не ты когда-то нес эту коробку с патронами, будто не ты убивал. Ведь там, с другой стороны стрекочущего автомата есть такой же Алексей, которого мать ласково называет Алеша, а любимая девушка — Лешенькой. Он также несет эту коробку с патронами и точно так же думает об этом. Он точно так же рисовался перед друзьями, что придет и наведет в этом городе порядок, и что убить врага для него сущий пустяк. А убив, заплачет. Не потому, что ему жаль, не потому, что он слаб, не потому, что ему тяжело, а только лишь по той причине, что эта самая выпущенная им пуля пронзает и его сердце. Но, в отличие от убитого им, у него ее не вынут при вскрытии. Она до конца жизни будет отравлять его кровь металлом ненависти. Кто-то говорил, что мужчины не плачут?! По себе, потерянным — еще как.

— Поставь здесь. Ребят, разбирайте кому надо, — обратился подполковник к солдатам.

Алексей оглядел комнату — бывший кабинет начальника по вокзалу теперь служил оперативным штабом. Поблекшие обои, старый шкаф для документов, раскуроченный сейф и письменный стол — все, что составляло интерьер этой комнаты. Окна кабинета, судя по всему, выходили на край перрона, поэтому были обильно забаррикадированы. Дыру в стене небрежно, но от этого не менее символично закрывал портрет Горбачева.

— Так, рядовой, займи место одного из пулеметчиков, — обратился командир к Алексею, — а ты, Бурков, иди поспи.
— Уснешь тут, — проворчал тот.
— Ты мне не дерзи, сынок. У тебя глаз уже намылился в одно место четыре часа смотреть. Сядь в угол отдохни.

Приближалась полночь, Новый 1995 Год готовился принять в себя страдальцев Грозного.

— Командир, — в комнату ворвался не знакомый Алексею лейтенант, — чечена поймали. Он на втором этаже прятался.
— Тащи его сюда, — приказал комбриг. В дверях показался худощавый, среднего возраста мужик, — ну, здравствуй, садись, гостем будешь.

Алексей мало прислушивался к разговорам между командиром и чеченом, но понял, что тот боевиком не является. Раньше работал на вокзале. И бежал из дома в надежде отсидеться.

— И что же ты от своих-то бежал?
— Да какие они мне свои? В задницу Дудаева! В задницу Ельцина! Всю мою семью убили, я один теперь! Один!

Командир приказал отпустить его. Был, конечно, шанс, что чеченец был разведчиком, но не убивать же его и не оставлять здесь. Сил еле-еле хватает отбиваться, а кто знает, что он без должного присмотра натворит.

Около одиннадцати часов удалось связаться со штабом.
— Думайте, вашу мать, думайте. Я не могу бросить раненых, техника уже вся сожжена! Думайте, как вывозить и как нас выручать, прием.
— Я тебя понял. Всё, все силы принимаем.
— Где находится подмога? Где находится подмога?
— Сейчас узнаю.
— Где она находится? Нам достается очень сильно.
— Вышли мотострелки и десантники. Ждите, приказ держаться, держаться! — на этом разговор был прерван. Комбриг жестко и отчаянно матерился, пинал стены. Затем сел за стол, закурил и сказал шокировавшую всех вещь:
— А знаете, что, сынки? Знаете, почему мы сегодня, почему мы, черт подери, именно сегодня здесь? У Грачева, этой собаки, министра обороны, первого января день рождения, — командир посмотрел на свой сжатый кулак, — мы — его подарок. Думали, возьмем Грозный и хорошо. Артиллерия сравняла город с землей, а нас в руины и кинули. И даже если помощь и будет, то нас все равно земля чеченская заберет. Не сейчас, так потом. Мы бельмо на глазу. Нас в покое не оставят. Вошло в город семь сотен, все здесь останемся. Никого Грозный не пощадит. Так ничего, сынки, сдюжим. Выживем всем назло.

Внезапно наступило затишье. Стрельба со стороны боевиков прекратилась. Времени было 23:45 по местному времени. Вновь зашипела рация:
— С наступающим тебя, командир.
— И тебе не хворать, Тагир.
— Как вы там, русские, не замерзли?
— Твоими стараниями, Тагир, тепло. У меня приказ, еще раз говорю, приказ. Я не отступлю. Я сдохну здесь, но пока приказа не будет — не уйду.
— Ты послушай, командир, послушай. Последний шанс даю. Твой дед, когда в Сталинграде воевал, дом Павлова помнишь?
— Ты мне только моим дедом в морду не тычь. Мы твоих не меньше положили, Тагир, слышишь. Мы до последнего будем стоять.
— В этом я не сомневаюсь. Не сомневаюсь в тебе, командир. Ты командир, я уважаю тебя. Ты воин. Но помнишь дом Павлова в Сталинграде?! Как за него бились? Погибали слышал, как? За каждый кирпич, на каждом кровь была. Весь Грозный — это дом Павлова, командир. Каждая улица и каждый дом — дом Павлова, — на этом Тагир закончил.
— Мразь, — ответил в пустоту комбриг, — сынки, не знаю, на сколько перемирие, но соберитесь с силами. Офицеры, пересчитайте, сколько припасов осталось. Макарчук, какова ситуация?

Вперед вышел лейтенант.
— Товарищ комбриг, ситуация, мягко говоря, хреновая. «Двухсотых» — четверть, «трехсотых» уже часа два не считаем. Техника почти вся в утиль. Один Т-80 и один Т-72 остались. С остальными связи нет. Три БМП на ходу. Западная сторона — руины, из гранатометов лупят будь здоров. Стены обрушились, потолок. Оборону держим из коридора, оттуда больше всего «двухсотых». Три раза штурмовали, но ближе, чем на десять метров, к зданию не подпустили. Пару минут назад приказал поискать в обломках раненых. Пока не докладывали. Центральный вход в порядке. Попыток прорыва через него не предпринималось. Восток и тыл тоже пока справляются. Будут боеприпасы, еще будем держаться сутки.
— Что с Ткачевым?
— Неизвестно.
— Ладно, слушайте меня, ситуация критическая, но мы держимся. Главное — не подпускать этих чертей к зданию. Гранатометы, да… проблема. Не знаю, откуда у них столько. Макарчук, с рассветом забей все БМП под завязку трехсотыми. Тяжелыми, легкими — будем спасать, кого получится. Сейчас пройдись, посмотри ребят и поменяй на свое усмотрение на тыловых. Будем выживать, — комбриг посмотрел на часы и добавил, — с Новым Годом, сынки, наступил!

Праздновать было не самое лучшее время. Началась беготня. Раненых, найденных на улице и в западном крыле, переносили в дальние коридоры, не подвергавшиеся обстрелу. Были попытки выйти на связь с потерянной техникой, еще раз связаться со штабом. Удалось связаться с потерянной ранее «Тунгуской», но в ней находился лишь один тяжело раненый механик. Скрепя сердце, комбриг приказал оставить его там.

Солдаты проверяли и перепроверяли свое вооружение. Единственный оставшийся в живых снайпер пытался найти удобную позицию. Врачи бегали по зданию вокзала в поисках чистого перевязочного материала. Прошло пятнадцать минут нового года, как тишина прекратилась: к восточной стороне под покровом темноты подкралась группа из десяти-пятнадцати боевиков, закидала гранатами и скрылась. Мертвых на позициях моментально сменили живые.

Алексей все так же продолжал сидеть в импровизированном штабе.

Спустя полчаса новая группа чеченцев подкралась с тыла и едва ли не в упор принялась расстреливать солдат в комнате, где ранее был Алексей, и где, скорей всего, должен был находиться Филолог. Полковник быстро понял тактику врага — малочисленные отряды должны были держать в напряжении все стороны осажденного здания, выискивать наибольшую брешь для последующего штурма. Он приказал каждые десять минут освещать окрестности световыми шашками. Решение оказалось правильным, теперь противник не мог подойти к позициям ближе, чем на двадцать-тридцать метров. Это, в свою очередь, берегло жизни людей.

Полномасштабной атаки или обстрела, каковые были вечером, чеченцы не предпринимали. Пару раз в час они совершали вылазки, пытались закидать гранатами или подавить огневые точки с помощью гранатометов. Благодаря этому удалось вывести несколько отрядов на улицу. Им был дан приказ окончательно вывести из строя близлежащую технику, дабы она не досталась противнику. Таковой оказалось не так много: один Т-80 с разорванной гусеницей, но рабочей пушкой, два Т-72 с обратной проблемой, да три БТРа. Также из соседнего здания депо вышел на связь капитан, которого потеряли еще по дороге к вокзалу. Он с небольшим отрядом прорывался к основным силам, но был атакован собственными танками. Раненный, он просил прийти к нему на помощь, но командир отказал — было слишком опасно. «На помощь» к нему пришли боевики, прослушивавшие радиоволну.

К утру, когда очередной обстрел стих, подошла какая-то старушка:
— Ребятки, не стреляйте вон по тому окошку. Видите — свечка на подоконнике горит? Там больные старики.
— Хорошо, мать. Мы не изверги.

Через час из того окна уничтожили Т-72.

Как только начало светать, четыре десятка раненых отправили на трех БМП прорываться из города. Удалось выйти наружу и разведать обстановку. Алексею и еще нескольким был дан приказ собрать все трупы в округе и сложить в одну кучу. Успели собрать девяносто человек. Положили их около разрушенной стены, заносить в здание было нельзя. Боевой дух был близок к нулю, трупы и уж тем более вопящие тяжелораненые произвели бы на живых еще большее угнетающее действие…

Всем, даже простым солдатам, было понятно, что предприми боевики полномасштабную атаку, вокзал падет. Живых уже было меньше, чем раненых или мертвых, боеприпасы были на исходе. Здание вокзала простреливалось насквозь. Да и комбриг схватил крупный осколок в ногу в один из чеченских рейдов. Теперь он уже не мог ходить между огневых точек и подбадривать ребят. Было решено уничтожить все документы и карты — ждали полноценного штурма, а его все не было. Да и к тому же карты, выданные штабом, были простой, некачественной ксерокопией. Поэтому плана по отступлению не было.

К вечеру первого января оборонять было уже нечего, подмога не пришла, боеприпасов почти не осталось, связь не работала, ориентиров не было. Командир, плюнув на все, дал приказ с наступлением темноты отходить. Удалось починить еще одну БМП, на нее в два слоя погрузили людей, сначала мертвых, затем раненых и отправили в путь.

Спустя час начался штурм вокзала. Западный фланг уже никто не оборонял, поэтому чеченцы легко заняли его. Затем их мобильные группы начали обстреливать центральную и восточную часть из гранатометов, закидывать гранатами, обрабатывать пулеметами и снайперами.

Алексей и еще человек десять обороняли коридор, ведущий к кабинету начальника вокзала. Спрятаться было негде, с одной стороны входы в технические помещения простреливались через окна, с другой располагался выход в центральный зал, где вся стена представляла собой одно большое окно. Поэтому сидели друг за другом, по возможности укрывались за трупами и оборонялись. Тратили на наступающих боевиков последние гранаты. Когда из живых в коридоре оставалось уже четверо, одна из брошенных ими гранат прилетела обратно — взрыв, звон в ушах и удар прикладом по голове. Темнота для Алексея наступила на сорок минут раньше намеченного природой времени.

Через две недели матери Алексея в город Саранск пришло письмо:

«Здравствуй мама, родные.
Как вы там? Не болеете?
Я сейчас нахожусь в Чечне. Попал в плен.
Но ты не волнуйся. Со мной все нормально.
Меня кормят и хорошо обращаются.
Приезжай за мной в г. Хасавюрт.
Твой Леша».

Такими были почти все письма, поступавшие из Чеченской республики в первый месяц 1995 года.

---

Вместо послесловия: по разным данным, во время новогоднего штурма Грозного (31.12.1994 – 2-3.01.1995) погибло более 500 человек сводного отряда, сформированного из 1-го и 2-го батальона 131-й отдельной мотострелковой бригады, 276-го (Уральского) мотострелкового полка и 81-го гвардейского мотострелкового полка. Из них в обороне железнодорожного вокзала принимало участие не более 800 человек. Операция была начата без реальной оценки сил и средств противника и тренировок. Офицеры званием ниже комбатов не имели карт местности.

Полномасштабное, планируемое наступление путем захвата города поквартально, с предварительными авиаударами и артподготовкой началось лишь 3 января и завершилось в марте 1995 года.

По последующим разведданным в Грозном, в конце 1994 года, находилось порядка 12.000 боевиков «Абхазского» и «Мусульманского» батальонов, прошедших боевую подготовку в горячих точках стран ближнего зарубежья.

Автор: Макс Монро
Фото: Ксения Локонцева