По ярко-синему небу медленно тянулась белая полоса. Это где-то там, очень высоко, летит самолет. Может, даже и пассажирский. Люди мирно сидят в своих креслах. Стюардессы в каком-то полусне ходят из одного конца салона в другой, предлагая напитки: «Чай, кофе, сок…»

А мне хорошо. Я обеими ногами на земле. Да и не люблю летать. Страшновато. Хотя знаю, что машины попадают в аварии, пароходы тонут, поезда сходят с рельс. Но самолеты — это совершенно другое.

Проводив глазами белую полоску, я уставился себе под ноги. Золотые листья каймой обрамляли черный асфальт. Местами были мелкие лужицы. Типичная осень, которая решила навестить городской парк.

А что я тут, собственно, делаю? Кажется, надеюсь найти что-то. Любую деталь, которая позволит мне сделать вывод. Быть может, жду знака свыше? Хотя я в бога не верю. Почти.
А кто такой «я»? Обычный студент, который любит сколачивать из мыслей красочные картины, а после — излагать это все на бумаге. С собой, на всякий случай, ношу блокнот и ручку. Тишину, правда, люблю слушать. Но ведь это не плохо?

Окинув взглядом пустую аллею, я пошел по направлению к скамейке. Да ладно, что мокрая, мы не привередливые. Устроившись поудобнее, достал блокнот. А в мыслях говорю как заклинание: «Муза, приди!»

И тишина. Давно эта дама меня не навещала. Уже где-то месяц моя записная книжка не пополнялась свежими записями. «Муза, приди! Ну, пожалуйста!» И еще одна минута в ожидании чуда. Я закрыл глаза, сосредоточился. Попытался увидеть в той тьме сознания образ. Не вышло. Опять.

Я не знаю, сколько просидел вот так. Но очнулся от какого-то сиплого звука, отдаленно напоминающего кашель. Передо мной стоял дедушка очень преклонного возраста. Руки почему-то в перчатках. В правой была коричневая трость, в левой — красная роза.

— Позволите присесть, молодой человек? — спросил он с дружелюбной улыбкой.

Я встал на ноги, при этом чуть не отправив блокнот в кратковременный полет. Меня удивляло происходящее. Зачем спрашивать-то?

— Чего вскочили? Садитесь, — дедушка медленно опустился на скамью. Я, чтобы никоим образом не обидеть, присел на место.
— Здравствуйте, — произнес уже запоздало, сообразив, что глупо молчу.
— И вам не хворать, — ответил старичок, покосившись на меня и на блокнот, который я вертел в руках. — Неужели рисуете?
— Нет, пишу. И пожалуйста, называйте меня на «ты». Кстати, меня зовут Юра.
— А я — Павел Сергеевич. Очень приятно, — дедушка кивнул мне. — А что ты сочиняешь? Стихи, поди?
— Нет. С рифмами как-то не сложилось. Пишу рассказы, — я посмотрел вдаль. — Правда, сейчас ничего у меня не идет. Муза где-то прячется.
— Так ищи ее, найдешь — и все, книгу целую напишешь!
— Я Музу еще немного подожду, — на моих губах играла легкая улыбка. — А вы, Павел Сергеевич, какими судьбами сюда?
— В гости иду. Вот решил отдохнуть, — сейчас дедушка смотрел сквозь меня, словно и не было перед ним никакого студента.

Мои предположения оправдались. Ну, куда можно идти с красной розой в руках? Конечно же, в гости.

— Юрий, будем твою Музу притягивать. Рассказать тебе одну историю? — Павел Сергеевич снова осмысленно смотрел на меня, а не витал в облаках, как несколько секунд назад.
— Да, конечно, — мне надоело вертеть блокнот, и я сунул его в карман.
— Давно это было, Юрий. Но попытаюсь рассказать всю правду, без утайки и вранья, — дедушка снова устремил взгляд вдаль. Там уже зарождался красный закат. — Мне тогда было столько же, сколько и тебе сейчас. Это был 1942 год. Ты должен знать, что было в те самые года… Война, дружок, война.

Ну, мне 18 было. Пора бы и за родину постоять, а если надо, то и кровью за нее расписаться. Помню, как мама плакала. Как со своей шеи снимала крестик на белой нити. Как на меня надевала.

А я же молодой был, горячий. Меня так и тянуло фрицев бить. И если бы мог мамку одну оставить дома, то и раньше на фронт сбежал бы. Выправил бы паспорт и «За Родину»! Но не сумел. А потом призвали.

Помню, девчонка одна у нас в деревне жила. Раей ее звали. Красивая. В общем, я ее любил. Ну, и перед отъездом решил проститься. Все-таки, не куда-нибудь ехал, а именно на фронт. А там уж как Судьба прикажет.

Пришел я к Раисе… А она вещи собирает! Её спрашиваю: «Куда ж ты?» А она так тихо: «В училище. Теперь буду связисткой»…

Признаюсь честно, я не ожидал, что эта хрупкая девчонка переборет свой страх и поедет туда, где в любой момент могут засвистеть пули… Так мы с Раей и разъехались…

Меня, конечно, не сразу в бой бросили. Ровно три месяца проучился, той профессии — родину защищать. Ну, многое я не понимал тогда. На фронт ехал с улыбкой, думал: «Вот он, тот день, когда и я помогу…»

Меня переубедила первая же атака. До чего мне страшно было! Дождь, свист пуль, разрыв гранат, запах пороховой… Кровь, крики, стоны. И тут вижу — санитарка из окопа выскочила и поползла к раненому.

И меня такая злоба взяла. А тут как раз комбат прокричал: «Что же мы, русские мужики, да по окопам!? Сколько будут нашу землю чужие сапоги топтать? Вставайте, ребята! За Родину! УРА!»

В атаку пошли все. Я бежал и видел, как впереди падали такие же парни. И все равно бежал и молился. Может, только поэтому я и пережил тот день. Из тех, кого привезли со мной, почти никого не осталось…

Мы взяли ту высотку, но плата была высока. Мне был приказ — рыть могилы. И копал я ту чуть теплую землю бесслезно плача. Я сбился со счета… Сколько матерей, жен, детей не дождутся домой родного человека…

После этого мне стало легче видеть смерть. Она была обыденностью. Горькой, правда. Но жить ведь тоже не сладко было. Холодно, голодно… Но я дожил. Протянул до того победного мая! Вернулся домой. Мама была вся седой. Я все понимал. У меня тоже были к тому времени седые волосы. Не много, правда.

И я все это время вспоминал ту хрупкую девчонку, Раису. Мама рассказала, что она вернулась раньше меня и их семья уехала. Ни адреса, ни направления мне не оставила. А я все равно искал. Долго. И вот теперь нашел. Иду сейчас к ней. В гости…

Я слушал, словно завороженный, представляя себе, что чувствовал и что сейчас ощущает Павел Сергеевич. Вместо того, чтобы бежать сейчас к Раисе, он сидит тут, со мной. Рассказывает о своей жизни.

— Так чего же вы ждете!? — я встал с лавочки. — Пойдемте к ней. Можно с вами?
— Пойдем, если ты, Юрий, хочешь, — он медленно поднялся на ноги и, опираясь на трость, пошел по аллее. Я же шел рядом с ним, боясь произнести слово. Павел Сергеевич сейчас точно думал о чем-то важном, лучше не мешать.

Вот так мы молча шли. Покинули парк, прошлись по жилым кварталам. Уже смеркалось, а я все не мог дождаться, когда же придем. Когда мы в очередной раз свернули, мне вдруг стало страшно. Я знал, куда вела та дорога. Вон, уже показался забор…

Кладбище. До сих пор не мог поверить, что Павел Сергеевич шел сюда. А он двигался вперед — медленно, уверенно, сжимая в левой руке красную розу. Мне было жутко идти мимо могил в сумерках. Но я шел. Зная, что сейчас повернуть уже нельзя.

Дедушка остановился возле резной оградки, со скрипом открыл калитку. Зашел и сел на скамейку. Я же стоял позади, вспоминая о том, что мужчины слез не проливают.

— Ну, вот мы и пришли, — Павел Сергеевич повернулся ко мне. — Это Раиса Павловна Зимина. Умерла год назад. А я не успел, совсем чуть-чуть…

Он встал со скамейки и приблизился к могиле. Тихо опустился на колени. Положил розу. После — снял с рук перчатки. Я заметил, насколько ладони были красными — обожженными. И в этот момент я забыл о том, что мужчины не плачут.

Автор: Ксения Кудашкина
Фото: Ольга Леонова