Я не люблю живых новогодних ёлок. В действительности, я не оригинален — их не любят многие. Большинство не любит их из нравственных побуждений — им жаль загубленного дерева, или, во всяком случае, они так говорят. Я в своей неприязни руководствуюсь совершенно иными мотивами. Во-первых, на мой взгляд, это некрасиво. Наряженная ёлка — это элемент праздника, а пожелтевшая сосна, между лапами которой может пешком пройти медведь, вызывает скорее удручающее настроение, а в комплекте с мишурой и игрушками и вовсе смотрится как неумело молодящаяся кокетка. Во-вторых, живая ёлка — это мусор: иголки, труха от ствола и прочее. В третьих, мне не приходилось видеть живой ёлки, которая стояла бы прямо — те безуспешные попытки найти с ними общий язык, когда я пускал в ход крестовину, которая продается вместе с елкой и, повинуясь формальной логике, должна к ней подходить, — дудки! — и принесенные с улицы кирпичи, и даже книги, литературная ценность которых соответствует этому предназначению, но которые не были отнесены на помойку, поскольку им повезло попасть в семью, где выкидывать книги считается поражением — и ни одна из них не стояла под углом 90 градусов относительно пола дольше, чем 13 минут. Понимаю, что все аргументы неубедительны для тех, кто любит живые ёлки. Я вам так скажу: они и для меня самого неубедительны. Я их не люблю не за это. Они попросту не соответствуют моему идеалу новогодней Ёлки.

Та самая Ёлка появилась в нашем доме примерно в то же время, когда у меня зародилась устойчивая память — это ещё одно очко в её пользу — в самом деле, я урывками помню события, происходившие до её появления, и отчетливо — всё то, что происходило позднее. Достали её родители, подозреваю, в порядке неслыханной удачи — сокровище было торжественно внесено в квартиру в бесформенной коробке из мягкого картона. Роста красавица была отнюдь не гренадерского — что-то около метра — но мне тогда показалась просто огромной и завораживающе красивой. Красота её достигалась темно-зелеными бесстыдно пластмассовыми лапами, которые кольцами насаживались на металлический штырь. Чтобы создать иллюзию ствола, расстояние между ярусами заполнялось коричневыми втулками — еще один парадокс, который, безусловно, придавал ей шарма: среди втулок, надеваемых на один и тот же шест, кажется, не было двух с одинаковым диаметром. Еще был запах: имитация елового аромата. Впоследствии, когда ведро с ароматизатором на том заводе закончилось, а производить новое они не стали, я пытался заменить его эфирным маслом ели — тщетно. Аналогичного аромата в природе, а теперь и в химической промышленности, не существует. Я готов бесконечно слушать, что достоинство настоящей елки именно в аромате хвои, переубедить меня невозможно: новогодний запах ёлки — это не аромат дерева Ель голубая или родственных ему, это тот самый утерянный для человечества запах, и этот запах держался на ней до самого последнего дня. Собирали елку мы всегда с отцом, и это до сих пор самый любимый конструктор в моей жизни — прелесть его заключалась в том, что для создания конической формы все ярусы отличались друг от друга шириной (по принципу детской пирамидки), поэтому сам процесс подбора следующих лап всегда был волнителен. Добавлю, что с каждым годом это задача становилась для меня все более легковыполнимой. Когда она, уже наряженная, становилась на фортепиано — именно там было её место — сразу становилось легко, как будто могло произойти что-то неприятное, но в очередной раз пронесло — успешное празднование Нового года, а именно наряженная ёлка была своего рода гарантом того, что он наступит, как будто подводило небольшой итог, что еще один отчетный период прошел в атмосфере счастливой безбедной жизни.

Прошло время, и дети выросли — и я, и сестра создали семьи и покинули родительский дом. Моя супруга с детства привыкла к натуральным елкам, и я не особенно возражал — если уж все равно менять, то какая разница на что? И если быть честным, то в тот момент было интересно попробовать именно живую ель. Забегу вперед — не понравилось. Родители перестали доставать Ёлку с антресоли и какое-то время мы с ней не виделись. Когда к очередному нашему приезду родители все же решили её нарядить, то, увидев результат, я обомлел: понять мои эмоции может человек, пришедший на тридцатилетие школьного выпуска — одновременная радость от встречи родных знакомых лиц и оторопь от того, во что эти лица превратились. Сразу понимаешь, какой гигантский промежуток времени преодолен, и это не самое страшное — начинаешь думать о том, сколько осталось. Сразу открылись глаза на многие вещи, о которых уже давно подозревал — горькое чувство обманутого человека, который получал от чего-то удовольствие, а потом все знакомые по очереди сказали ему, что это — говно. С одной стороны, та полученная радость по-прежнему дорога, с другой стороны, невозможно далее обманывать себя — они правы. Если разобраться, она ничем не была хуже остальных советских товаров, производимых не для борьбы с внешним врагом: одежда, мебель, игрушки — все это создавалось не для того, чтобы приносить человеку комфорт, а для того, чтобы он просто не мог пожаловаться на физическое отсутствие этого предмета, плюс к тому — срок эксплуатации длиной в небольшую геологическую эру. Просто пора признать — мы утратили эту фантастическую способность радоваться откровенно неприглядным вещам — попросту говоря, зажрались.

Когда родители переезжали в новую квартиру, Ёлке не нашлось места в новой жизни. Это было правильно — мириться с её красотой было возможно только в условиях давно не менявшейся обстановки. Я своими руками вынес её на помойку — разумеется, это было предательство. Она была небольшого размера, и ей нашлось бы место где-нибудь в чулане в качестве музейного экспоната для потомков, но всё произошло так, как произошло. Вместе с ней я вынес на свалку солидный кусок своего детства, веру в чудеса и новогоднее настроение — пожалуй, окончательно повзрослел я именно в этот момент.

Сейчас у нас дома стоит другая ёлка. Искусственная. Она ничем не пахнет и посторонние запахи ели к ней не приживаются. Она гораздо красивее моей Ёлки — выше, пушистее и, наряженная, она производит очень приятное впечатление даже сейчас, в отсутствие тотального дефицита. Её я тоже не люблю. Но она, по крайней мере, вызывает у меня симпатию — её любят наши дети.

Автор: Глеб Вешмин
Фото: Карина Байрамова