Ранним утром в поросшем травой поле, близ реки Бойки, паслись лошади. Они низко опускали свои головы, захватывая траву, а подняв, мотали ими из стороны в сторону. Здесь было прохладно и тихо, лишь изредка доносилось уханье филина откуда-то из леса, а затем все смолкало вновь. Мы ехали к станции на старой телеге, которая была еще крепкой, но нет-нет да и заскрипит в этой тиши. Двухколейная была хоть и ровной, но нередко петляла, обходя овраг или выросшее прямо посреди ее пути дерево. Лошадь плелась медленно, сонным был и ямщик, глаза сами смыкались, и порой он проваливался в дремоту под размеренный скрип телеги, но при этом на удивление крепко держа поводья.

— Гляди-ка, туман стелется, во-он там, — хрипло сказал ямщик Степан и мотнул головой вперед. — Прууу, Васька, — и дернул поводья на себя. — Приехали.
Лошадь встала, а ямщик достал папиросу и закурил.
— Как приехали? До станции верст девять будет, — сказал я, заволновавшись.
— Ты погоди, туман переждем и в дорогу.
— Да как же это? Что мы, не проедем что ль?
— Да разве ж я не рассказывал про туман в этих местах? — удивился Степан и обернулся.
— Никогда прежде не слышал, — туман тем временем подбирался все ближе, скрывая за собой дорогу, лес и обширные поля, которыми славится земля русская.
— Вот послушай, что я тебе скажу, — Степан сел удобнее и, выпустив дым, посмотрел в даль. — Я тогда молодой был, мне и двадцати не было, а на службе уже состоял. Тройка у меня резвая была, Душка, Колька и Стенька. Дорога здесь другая в то время была, проходила вдоль леса, и только потом через поле. Вот там-то, у леса, я и встретил двух путников, мужа с женой. При них были кое-какие вещи, люди, должно быть, устали с дороги, а тут я. Предложил подвезти до станции, они и согласились. Он мужик серьезный был, молчаливый, а она кроткая больно, говорила тихо, еле слышно. Утро было раннее, почти как сейчас, но то был конец августа, и воздух был еще более холодный и влажный. Мы мчались к станции, и гляжу: туман впереди стелется, да не придал этому значения. Въехали в обитель сего явления, а там ни дороги не видать, ни лошадей, только слышу, как копытами о землю бьют. И уж не знаю, как дело было, только схватил мужик меня за воротник и как крикнет:
— Стой!

Я сразу поводья натянул, а лошади упрямые, не слушаются, ржут и все несутся, что и не остановить. Я дернул раз, два, и только на третий успокоились, встали. Я повернулся, а мужик этот с телеги слез и смотрит назад.

— Что потеряли? — спрашиваю.
— Дуня, Дуня моя, спрыгнула, да на полном ходу! Вот баба! — и побежал.
— Куда ты? — а сам слезаю быстрей с козел, чтобы вместе с ним отправиться.

Догнал, начали искать, только не видать нигде. Мы и звали, и все поле обошли, как в воду канула. Вернулись к телеге, я ему тюки подал и оставил. Он сам того просил, говорит, туман рассеется — он ее и отыщет. Ну, тут уж дело хозяйское, а мне на станцию опаздывать было нельзя, и я продолжил путь. Всякий раз, проезжая это поле, вспоминал их, да интересно стало, чем дело-то кончилось, и поехал я в деревню Тарасовку. Поспрошал местный народ, а они и говорят, мол, в город уехали, и никто ничего об этой истории не знает. Уже собрался было воротиться назад, как, проходя у церкви, меня старуха окликнула.

— Эй, ямщик, ты про Глеба и Дуню спрашивал?
— Я.
— Так туман их забрал. Они в поле остались, — от ее слов мне страшно стало, руки похолодели и мурашки по спине побежали. Бросился я к телеге, поехал в поле — никого.

«Да не бывать такому, чтобы туман людей забирал!» — думаю.

Вечером у станции наблюдаю картину: стоит извозчик, а к нему господин Рощин, что близ Тарасовки живет в имении, подходит, мол, подвези, а тот ни в какую. Тот ему и денег обещал, и шубу свою подарил, только извозчик наотрез отказался. Рощин плюнул рядом с телегой и ушел, а мне интересно стало, почто отказал.

— Да как же я поеду? — удивился тот. — Сейчас туман пойдет, а мне жизнь дорога.
— И что, что туман? — не отставал я, а у самого сердце забилось неистово, оттого что не один я теперь тумана боюсь.
— Так ты будто не знаешь? Туман с кладбища идет, нехороший больно, путников в лес заводит, или в поле пропадают они. Порой лошадей путали, что те в реку съезжали. Вот и получается, что кто в тумане поедет, обязательно назад не вернется, а кто остановится в нем, страху испытает, может, да все же переждет и живым назад воротится. Вот оно как.
Потом, конечно, добавил, что, мол, это местные сказки, да только никто через туман не ездит по полю.

Туман уже давно взял нас в свои объятья, и тихо было кругом и не видать ничего. Ямщик перекрестился и задремал, а я прислушивался к фырканью лошадей и все думал о том, что сказал Степан. И вдруг слышу голос мужской:
— Ду-уня-я! — глухо так, как завывание ветра. И снова: — Ду-уня-я!

А затем туман рассеялся, и мы со Степаном продолжили путь до станции. Небо начало светлеть, филин прекратил свою ночную монотонную песнь, и на смену ему пришло пение других лесных птиц. Вокруг были поля, за ними леса, трава блестела каплями росы, и изредка поскрипывала телега.

Автор: Григорий Карянов
Фото: Екатерина Мордачёва