Нет ничего лучше воспоминаний.
Да и ничего хуже тоже нет.

А.П.Чехов

Засыпал, вздыхая, южный город, а в окне привокзальной больницы плакал молодой мужчина. Он упирался головой в оконную раму и тихо ронял слезы.

На подоконник присела постовая сестричка Алия:

- Ну, что вы, доктор. Все же хорошо. Операция прошла нормально, теперь ваш папа будет выздоравливать.

- Да. Да, спасибо, Алия, ничего…

Олег вытер глаза ладонью и, стесняясь, улыбнулся измученно. Он уже не помнил, когда спал в этой больнице. Глаза покраснели и запали, окруженные серыми кольцами. Отец ничего не помнил уже почти два года. Ну, почти ничего. У него была болезнь Альцгеймера. Пока, в основном, напрочь пропадала кратковременная память, но начиналась беда и с долговременной. В предпоследний приезд Олега отец начал жаловаться на то, что стал все забывать, и как ему это надоедает, и как тяжело по три раза выходить за ворота, забывая то ключи, то палочку, то зачем вышел… Через год он уже не жаловался: он забыл, что забывает.

Брат позвонил, когда Олег ехал в поезде на конференцию в столицу. Он так ждал этой возможности провести там два дня, посидеть с коллегами в ресторане, — благо, за все платила фармацевтическая фирма. Олег должен был сделать доклад по анестезии у беременных, в котором упоминалось о хорошем препарате этой фирмы, и ночной звонок совсем расстроил его. Вовка скороговоркой рассказал, что отец уже два дня не может помочиться и совсем сдал. Олег понял, что надо возвращаться утром, как только приедет. Через день он был уже в деревне. Отец был бледен, исхудал, и с памятью было совсем плохо. При встрече он принял его за Вовку. Надо было оперироваться — Олег это понял сразу. День ушел на убеждения и телефонные переговоры с клиникой областного центра.

И вот назавтра назначена операция. Оперировать будет сам заведующий, умница, приятный усталый человек. При встрече в его кабинете Олег рассказал об отцовском Альцгеймере и попросил, чтобы они с братом после операции дежурили в палате по очереди. Заведующий был не против и даже рад этой просьбе, потому что знал, какие проблемы после операции бывают у стариков. Уходят, бузят, вытаскивают катетеры. И осложнений, связанных с возрастом, среди которых смертельные, хватает.

Вечером, после клизмы, отец вроде улегся, и Олег присел в вестибюле возле телевизора. Вдруг дверь палаты открылась, и отец, одетый в пиджак, в кепке и с палочкой, вышел и направился в конец коридора на выход. Олег догнал его у двери и выяснилось, что тот собрался ехать домой, так как считал, что делать тут больше нечего. Уговоры и объяснения не действовали. Начались обиды, агрессия, и Олег позвонил Володе, который был на съемной квартире рядом с больницей. Два часа они убеждали, объясняли и упрашивали с эффектом ровно на пятнадцать минут. Потом память стиралась, и отец начинал собираться, спрашивая, где стоит машина брата, и когда они поедут домой. Как-то заманили его в отделение, попросили сделать успокаивающий укол. До утра все это продолжалось множество раз, и утром отец, устав, задремал на полчаса.

Теперь конец рабочего дня. Только что его привезли из операционной. Он сильно бледен, спит и дрожит. Периодически вздрагивает, как будто от судороги. Вот он открывает глаза, всматривается в Володю, потом в Олега. Взгляд человека, попавшего на другую планету и увидевшего зеленых инопланетян с двенадцатью головами.

— Папа, как ты?

Следует длинная матерная тирада с угрозами. Вовка сильно расстроен, он не хочет уезжать, боится за отца. Но уезжать ему надо. Олег успокаивает, говоря, что не зря же он врач, что все будет нормально через час, когда пройдет действие лекарств. Вовка уезжает.

Начинается борьба за катетер. Беречь его как зеницу ока жизненно необходимо аж шесть дней. Если выдернет — вся операция насмарку, да еще и кровотечение может начаться. А выдернуть его отец пытается каждую минуту. Сухая желтая рука просовывается под одеяло, шарит, нащупывает резиновую трубку, тянет… В сотый раз Олег вытаскивает руку отца, удерживает ее и рассказывает, что врач не разрешает трогать катетер, потому что будет кровотечение. Начинается кратковременная борьба. Олег обхватывает отца поперек груди потому, что тот пытается встать с кровати. Пьяные после наркоза, непонимаюшие, чужие глаза смотрят с ненавистью и злобой. Через два часа силы иссякают и отец засыпает. Потом все начинается снова, хотя сон все-таки приносит просветление, он узнает Олега. Но ненадолго — рука тянется под одеяло.

— Папа, нельзя трогать трубку. Опять…

— Почему это?

— Это катетер, его поставили после операции…

— Какой операции?

— Тебе сделали здесь операцию и поставили катетер, его трогать нельзя.

— Почему?

— Так сказал врач, он должен стоять шесть дней. Если вынуть, будет кровотечение, понятно, па?

— Понятно. Ты бы так и сказал…

Через пять минут попытки нашарить мешающую трубку возобновляются и диалог повторяется слово в слово, и так до утра. Днем отец почему-то успокаивается, ослабевает и дремлет. Олег помогает перестилать, сделать перевязку, усаживает, кормит, вытирает, следит за капельницей, опорожняет каждый час пакет с мочой. Из палаты выйти нельзя. Ночью борьба за катетер начинается снова.

На третью ночь Олег ставит кушетку возле постели отца и ложится, уговаривая себя ни в коем случае не заснуть, но через минуту засыпает. В голове что-то бухает, его подбрасывает во сне. Отец стоит голый у двери палаты и пытается ее открыть. Из него торчит катетер, удлиненный трубкой, которая волочится по полу. Холодея, в один прыжок Олег хватает отца и не без борьбы укладывает в постель. Диалог о том, что сказал врач и что не нужно вставать и трогать катетер заводится на всю ночь с короткими интервалами.

Сосед с койки у окна тоже не спит вторую ночь.

— Скажите, а сколько вашему отцу лет?

— Семьдесят семь… Вы извините, у него с памятью проблемы.

— Да, ладно, что ж… Говорят, что старое, что малое — одно и то же…

Спать хочется неимоверно. Последний раз Олег такое испытал, когда дежурил три ночи подряд у беременной с эклампсией, будучи в командировке в районе. Сначала ноги и руки ватные, сохнет во рту, щиплет глаза, потом начинаются легкие галлюцинации, но осознанные, как во сне, наяву. Потом в голове и в середине живота пустота, трудно поднять веки, раздражает каждый шорох и каждый человек. Сейчас ему начинает казаться, что отец специально придуривается, чтобы разозлить его, чтобы Олег плюнул и ушел, и тогда можно будет встать и выдернуть катетер…

— Ты опять встаешь, папа, нельзя…

— Почему, кто сказал? Я поеду домой…

— Я тебе только говорил…

— Когда?

— Да, только что…

— А-а, ну так бы и сказал… А это что?

— Катетер… Да, … твою мать!… Как ты меня достал! А ну, ляг сейчас же! Блин, за что мне эта мука?! У тебя совесть есть чуть-чуть? Дашь ты мне хоть немного вздремнуть?!

Слова сами собой выстреливают из раздраженного сердца. Он взбешен, он зол и на отца, и на себя…

Олег вспоминает слова соседа у окна и начинает думать о том, как бы ему хотелось сейчас стать совсем маленьким, совсем карапузом. Ни о чем не заботиться, ни о чем не печалиться и не помнить ни о каких обязанностях… Вот было время золотое… Не вернуть. Главное не заснуть теперь до утра, а там Вовка приедет…

В палате санузел с душевой кабинкой. Олег встает и решает пойти облиться холодной водой. Берет в руку душ и закрывает глаза. Ледяные струи касаются макушки. Вдруг в голове взрывается фейерверк с тысячами огней и нестерпимой сверлящей болью. Олег не успевает ничего подумать, как боль проходит и наступает невероятная, никогда не испытанная легкость. Олег боится открыть глаза потому, что чувствует спиной: позади него что-то изменилось…

Повернувшись и открыв глаза, он столбенеет. Вода стекает и капает с носа. Вокруг него залитый солнцем маленький двор, окруженный кирпичной пятиэтажкой. Он не сразу узнает двор своего детства, но потом видит соседку с третьего этажа, сварливую Розу Францевну. Та окапывает тополя возле песочницы.

Больничной палаты как не бывало.

— Ну, все… Начал спать на ходу.

Олег закрывает ладонями глаза, сильно трет, дергает себя за уши, щиплет за нос до боли. Медленно разжмуривает веки — соседка поливает цветы… Ватага пацанов в трусах проносится на трехколесных великах, едва не наехав на него, и с криками заворачивает в арку. Из нее выкатывается молочница с тележкой, на которой стоит бидон. Не обращая на Олега внимания, она достает гаечный ключ, начинает по-хозяйски лупить им о бок бидона и голосить: «Маа-гаа-лако-о-о!» Из подъездов тянутся хозяйки с бидончиками и банками. Ноги сами подкашиваются, и Олег присаживается на край песочницы.

— Где я? А ведь они меня не видят… Что это?!.

Из родного подъезда выскакивает маленький курчавый мальчик, в шортах с одной помочью через плечо, и подбегает прямо к Олегу в песочницу.

— Где-то я его на фотографии видел…

Подкатила тошнота.

— Это же я…

Мальчик начинает лепить пасочки прямо у ног Олега. Из подъезда выходит молодой подтянутый отец, достает пачку «Новости», чиркает спичкой, затягивается первой утренней затяжкой. Выпускает дым, весело щурится на июльское солнце.

- Олежка, песок еще сырой, не копайся долго.

Маленький Олежка пищит незнакомым звонким голоском.

— Ну, Па-а-а! Ты обессял лисовать мелка-ами!

— А я купил тебе вчера. Вот они. Пойдем рисовать на асфальт, он теплый…

Олег чувствует, что уже долгое время не мигает, слеза скопилась у края глаза, и он смахивает ее рукавом. Отец вынимает разноцветные мелки из коробки и дает Олежке. Тот начинает чертить линии разных цветов. Видно, что это ему нравится. Подходит вразвалочку пацан постарше и запросто требует мелок порисовать. Олежка сразу делится, видно, что он побаивается соседа. У Олега щемит в глазах.

Почему отец не вмешивается? А, может, и правильно? Сам должен за себя…

— Смотри, я умею звезду рисовать.

Пацан ловко выводит красную звезду на асфальте. У Олежки загораются глазки, он начинает пробовать изобразить такую же, но получается карикатура, куча несвязных линий. Пацана зовут кататься на велике, и он убегает, а Олежка начинает пускать слезу, утираться кулачком и измазывается весь в красный мел. Тут же ревет в голос и бежит к отцу. Папа обнимает сына, вытирает измазанное личико краем рубахи и ласково говорит:

— Ничего, сынок, зато он не умеет рисовать веревку.

— А как лисовать велевку?

— А во, ты же умеешь… Отец вкладывает мелок в ручку, берет ее в свою и начинает вести мелок по асфальту детской рукой.

— Я сам, сам…

Остатки слез высыхают, и уже через минуту весь двор пестрит разноцветными веревками, прямыми, извитыми, в узлах, кругах и углах. И даже похожих на звезды в местах пересечений… Олежка счастлив, он горд, он смеется. Олег, оторопев, вдруг слышит, как он сам смеется, и чувствует, как ему хорошо, как спокойно в этом июльском мелковом дворе, рядом с папой…

Мелок натыкается на большую гусеницу, которых много нападало на асфальт с тополей. Она сжимается сначала, а потом оживает и ползет в сторону, спасается.

— Па, а кто ета?

— Это гусеница, сын. Видишь, какая пушистая. Шелкопряд.

— Ага.

И снова за веревки. Через пять минут.

— Папа, а кто ета?

— Гусеница…

— Па, а я холосые велевки умею?..

— Да, сынок, красивые веревки… Ты у меня молодец, ты хорошо рисуешь.

Большая ладонь ложится на кучеряшки, и они сами льнут к этой сильной ласковой руке, которая их гладит. Олег чувствует приятное прикосновение к затылку и закрывает глаза от удовольствия…

— Где я?.. Да что со мной?..

Проходит время.

— Па.

— А?

— А ета кто?

— Ну, это гусеница… Иди сюда, я тебе ручки вытру. Вон, смотри, мама из окна нам машет.

В окне худющая молодая мама с незнакомой прической машет и зовет, чтобы шли обедать. Звенящее «Э- э-й!» — Мама, как давно я тебя не видел…

Олег проваливается в темно-синий океан тоски, и он несет его водоворотом вверх, все вверх, в будущие годы. Олег на вытоптанной пыльной поляне. По краям ее с обеих сторон по два кирпича. Это футбик… Сейчас будет футбик. Пацаны идут играть в футбол. И вот уже он несется с мячом, наперерез ему кто-то, удар, свалка, больно в коленке, он кричит, гол заби-ил… Все бегут к колонке, кто-то резвый качает, дергает за отполированную ручку. Он разгоряченный, мокрый от пота, смешанного с пылью, наклоняет черную от загара и грязи шею под струю… Сейчас вода разобьется фейерверком брызг и обожжет его до пояса… Но фейерверк взрывается в голове с тысячами огней и нестерпимой сверлящей болью. Потом она проходит, но остается огромная усталость и невыносимое желание спать.

Олег стоит возле душевой кабинки в больничной палате и чувствует, как вода, стекая по его носу, капает на грудь. Сознание себя и места-времени медленно возвращается в него. Он видит это по тому, как в зеркале его лицо из счастливого, раскрасневшегося, с горящими восторгом глазами, становится серым, уставшим, с кругами бессонных ночей. Олег выходит в палату к отцу. Он мирно спит, похрапывая. Старый и бледный, родной.

Засыпал, вздыхая, южный город, а в окне привокзальной больницы плакал молодой мужчина.

Автор: Игорь Скориков