Журнал «Стол» представляет вам материал, посвященный всем работающим по распределению студентам-педагогам, от проекта edutopia.blog.tut.by, достойного внимания. Этот репортаж открывает рубрику нашего журнала «Я это делаю» о необычных людях, вдохновляющих своим примером.

***

«EDU.topia» продолжает заниматься поиском героя времени от образования. На этот раз мы поговорим о распределении. Многие студенты, заканчивая педвузы (и даже фундаментально научные филологические факультеты), свято уверены, что работать они будут по специальности и обязательно в элитной столичной гимназии. Но выпускают факультеты студентов порой больше, чем необходимо, да и столичных гимназий на всех не напасешься. Известны случаи, когда выпускники филфака отрабатывали распределение воспитателями детских садов, кого-то судьба забрасывала в географические точки, названия которых мы слыхом не слыхивали. И эта самая судьба совершенно случайно свела нас с выпускницей Могилевского государственного университета им. А.Кулешова Анной Бурдиной, уже второй год работающей по распределению в деревне Круча Круглянского района Могилевской области в должности учителя русского языка и литературы. Разумеется, всадники «EDU.topia» решили выяснить, как выглядит и чем живет сейчас сельская школа, а в результате получили подтверждение известной солженицынской мудрости — «Не стоит село без праведника» (в нашем случае — школа). Всем студентам, которые работали, работают или будут работать по распределению, «EDU.topia» посвящает большой лирический репортаж.

Отдельного описания заслуживает дорога на объект. Мы специально, чтобы прочувствовать всю прелесть удаленности от человеческих глаз этого чудного местечка, решили добираться туда общественным транспортом. Причем в день репортажа прямого поезда Минск-Могилев не было, поэтому оцените фанатизм:

23:07 — мы сели в поезд «Минск-Орша».
В 03:07 уже высаживались на прекрасном Оршанском вокзале (где в три часа ночи работало 4 буфета, между прочим).
04:41 — 06:06 — проходящим поездом «Санкт-Петербург-Днепропетровск» из Орши добрались до Могилева.
В 07:00 с могилевского автовокзала отправилась маршрутка «Могилев-Круглое».
В 08:05 из Круглого выходил единственный за день автобус, держащий курс на Кручу.
И уже в 08:45 мы были на месте.

В общем, КРУЧА не придумаешь (всем учителям, собравшимся работать на периферии, стратегически совершенно необходим личный автомобиль). Фотометками всех перевалочных пунктов с удовольствием делимся с вами:

Досье:

Бурдина Анна Александровна (24 года)
Родной город — Могилев
Училась в Могилевской гимназии № 1 в мультипрофильном классе (русский язык / русская литература / история Беларуси / биология); учитель литературы — Валентина Михайловна Татарова.
Окончила факультет славянской филологии Могилевского государственного университета по специальности русский язык и литература.
Место и должность распределения — деревня Круча Круглянского района Могилевской области (80 км от Могилева) учитель русского языка и литературы (ведет уроки во всех классах, 5-11).
Численность населения деревни — около 500 чел., в ГУО Кручанский УПК детский сад — средняя школа обучается и воспитывается около 50 детей, из них 35 школьников (средняя наполняемость классов — 5 человек).

Наша собеседница настояла на том, чтобы общение происходило исключительно на «ты».

— Как сложилось, что староста группы, активистка с хорошими учебными показателями получила такое распределение?
— Когда я училась в университете, мой друг однажды спросил меня: «Аня, ты уже готова ехать по распределению в деревню?» Тогда я ответила ему, что никакой деревни в моей жизни не будет, потому что это невозможно. Я для этого слишком хорошо учусь и имею множество разнообразных грамот и дипломов. Со спокойным сердцем я доучилась до пятого курса и за три месяца до окончания вуза узнала, что поеду отрабатывать распределение в Круглянский район Могилевской области. Труднее всего было осознать, почему именно я должна туда ехать. Ведь двадцать два года своей жизни я прожила в городе. Здесь мой дом, родственники, друзья. Ведь, в конце концов, я закончила университет со средним баллом 8,9 и все пять лет студенчества занималась общественной деятельностью. Конечно, были и слезы, и осознание несправедливости, и надежда… Надежда на то, что мне предложат работу хотя бы в районном центре. А в итоге пришлось столкнуться с тем, от чего я сознательно всю жизнь себя отгораживала.

— Что сейчас представляет из себя деревня?
— В деревне есть детский сад-школа, почта, два магазина, бар, библиотека, клуб, лесничество, пожарный пункт и местная амбулатория. Вы можете сказать, что это немало. Я же вам отвечу, что этого катастрофически мало. Почту закроют через два месяца, клуб давно опустел, а библиотека не пользуется спросом. Школа и амбулатория тоже прикажут долго жить. 53 ребенка посещает детский сад и школу. Этих детей обслуживает 36 человек (учителя, рабочий персонал и проч.). Хорошее соотношение, не правда ли?

— Сколько времени нужно было, чтобы привыкнуть, обжиться в конце концов?
— До ноября плакала, поскольку я всегда жила при родителях. Мы ведь здесь шестое поколение распределенных выпускников: больше двух лет никто не задерживается. Нас сейчас заехало четверо, но каждые два года опять приезжают новые. Я посчитала: за два года я «намотала» 13 тысяч километров и потратила 8 млн. руб. только на дорогу. Есть выпускники, которые оставались и на третий год, потому что администрация предлагала им удобный график. Но я здесь веду одна во всех классах, так что получается полторы ставки — каждый день уроки. Первое время боялись, так как по ночам в окна ломились «молодые люди» — знакомиться. Хотя это еще не самый плохой вариант распределения — были люди, которых отправляли за 200 км от Могилева, в Хотимский район, кого-то — в Мстиславский район.

Вскорости Аня перевела обсуждение со своей персоны на собственных подопечных и выяснилось, что девушка, угодившая сюда волею случая, создала вокруг себя небольшой, автономно существующий и живущий по своим законам мир. С детьми она прогуливается по вечерам, играет на гитаре, всячески их включает в жизнь вокруг себя.

Я, как человек, от деревни далекий и свято уверенный, что горошек растет уже закатанный в банку, да и мы, о сельской школе практически ничего не знающие, разумеется, ехали, чтобы побольше о разном выведать. Например,..

О взаимоотношениях с детьми

— Есть какой-нибудь наиболее запомнившийся, показательный случай из практики?
— Однажды мы с детьми пошли гулять на речку, и я взяла и запустила камешек по воде. Говорю: «Послушайте, как звучит камень». Потом один из ребят попробовал услышать, как звучит песок, когда бросил горсть в воду. И мы начали по очереди и вместе бросать камешки в воду и сделали такой своеобразный оркестр.

Вообще взаимоотношения с детьми — очень сложная и для меня не до конца понятная вещь. Когда-то я попросила их на бумажке написать, чего бы им хотелось больше всего в жизни. Так вот одни из самых хулиганистых, самых «трудных» ребят написали: «Мне бы хотелось, чтобы мои родные и близкие всегда были здоровы». Или однажды я рассказывала детям про общество анонимных алкоголиков, так один мальчик спросил: «А можно моего папу туда направить? Я хочу, чтобы он избавился от этой привычки». Причем, когда пытаешься проникнуть в их личное, как-то помочь, они выстраивают высоченную стену. Это, наверное, защитная реакция.

— Чему бы тебе их хотелось научить в первую очередь?
— Я замечаю, что у меня есть какая-то внутренняя способность любить детей независимо от того, кто они и чем они занимаются. Я ловлю себя на мысли, что я, наверное, добрый человек, добрый учитель: мне жалко ставить плохие отметки, я не называю детей по фамилиям, не кричу на них никогда. Может, это звучит как-то пафосно, но я хочу в них видеть доброе, я хочу в них видеть светлое, независимо от возраста: 16, 12 или 3 года. Бывает, иду в школу, а навстречу мне бежит девочка из детского сада, у которой я ничего не веду. Кричит: «Анна Александровна!» — и бросается обниматься. Или я дежурю в коридоре, подходит девочка ростом мне по пояс и молча обнимает. У детей есть желание просто кого-нибудь обнять. Раньше я думала, что моя задача — сделать так, чтобы все классно знали мой предмет, но теперь я понимаю, что научить всех идеально невозможно: неспособны все усвоить материал на 100%. Но я могу сохранить в них потребность быть добрыми людьми. Как говорили в древности, самое худшее — это злой дурак. Может быть, не все эти дети семи пядей во лбу; пусть они будут где-то несуразными, но добрыми.

— Так что определяет человека: среда или характер?
— Слишком сильно вокруг нас общественное мнение… Дурацкая вещь, на самом деле, общественное мнение. Почему ты должен кого-то слушать? А с другой стороны, почему ты не должен слушать кого-то, ведь есть нормы поведения, нормы общения, нормы внешнего вида? У меня, например, вопрос: почему я не могу провести урок на улице? Если урок по поэзии Тютчева или Фета, почему я не могу пойти на улицу, сесть с детьми, почитать стихи где-нибудь в лесу?..

— Запрещают?
— Ну да: это ненормально. У тебя есть класс — веди там уроки, эпиграф на доске напиши. Или такие вещи возникают в голове. Например, гораздо удобнее было бы, если бы я могла детям на уроке разрешать пить чай. По-моему, это нормально на литературе — на языке нет. На литературе за чаем, может быть, даже и обстановка была другая: «обсуждение книг за чаем» — о, как звучит! Но, с другой стороны, я понимаю: это слишком демократично, возможно, это приведет к баловству или еще чему-то. Я просто помню: в университете мы сдавали стихи преподавателю постоянно на улице: группа сидит на лавках, а ты выходишь, становишься и начинаешь декламировать и за это получаешь отметку. Это было классно, это как-то раскрепощало.

Например, есть дети, которые постоянно смотрят в окно на уроке. Так я взяла бы и посадила его к окну — пускай бы сидел и смотрел. Ведь замечание же сделают: нельзя у окна сидеть ребенку, у него есть свое место. Нас учили в первом классе, что вот так нужно сидеть, вот так руку поднимать, а еще вставать, когда отвечаешь. Пусть бы сидел на подоконнике, рядом вещи лежали, он бы там писал что-то: может, у него процесс обучения так легче идет?!

Складывалось ощущение, что Аня все эти два года вела у себя в голове сплошную дневниковую запись, а нам сейчас зачитывала куски, наиболее важные из нее отрывки. Так может говорить только тот человек, который много анализировал свою работу, часто задумывался над тем, что и зачем он делает.

— Литературу здесь вести интереснее, чем язык?
— Да. Во-первых, в литературе всегда есть выход на сегодняшний день. В любом произведении всегда можно найти то, что актуально сегодня. И, когда мы говорим о настоящем времени, тогда уже их не остановить.

— Дети «говорящие» в большинстве своем?
— Всё зависит от классов. Есть классы, где дети говорят, соображают, выстраивают мысли, а есть классы, в которых тащишь камень в гору. Но так и в больших школах. Я помню: когда-то на практике у меня был класс — не закрыть рот было всем, а моей коллеге достался такой, в котором полная тишина.

— Но в больших школах, если в классе, допустим, 25 человек, не подготовились 20 — подготовились 5, а здесь их всего пять. Бывает такое, что все пять человек не готовы, предположим, не прочитали текст — и урок «вылетает»?
— Бывает. Это касается 11-го класса. Там три мальчика и две девочки, и почему-то у них запоздалый переходный возраст. Здесь сложно, потому что я молода и первое время они меня воспринимали как возможность позаигрывать, глазки построить на уроках (это, кстати, обидно очень). Я иду в школу, подготовилась, у нас урок по Тютчеву — тогда они были десятый — я нашла стихотворения, придумала интересные задания (а Тютчев — это масштаб, выход на тему Бога, Хаоса, Космоса), думаю: «Сейчас как поговорим!» Я зашла, а один сидит, развернувшись спиной, другие говорят громче меня. Попросила: «Ребята, давайте работать, не было такого условия, что вы сидите ко мне спиной. Либо мы работаем, либо мы не работаем и вы получаете двойки». Они говорят: «Ставьте двойки — мы не будем работать!» Это дети, в которых кипит юношеский максимализм. Они выходят из класса и кричат: «Я умнее вас всех, и плевал я на вашу школу — я всех построю!» Если им делаешь замечание, они сразу агрессивно на него реагируют: очень завышена самооценка. Когда ты вызываешь его к доске и он реально видит свой уровень, он начинает беситься: реальная картина не совпадает с тем, что он о себе думает. Это единственный класс, с которым мне тяжело: они отказываются читать. Я пыталась дать что-то совершенно отвлеченное, говорю: «Ребята, напишите сочинение «Почему я не люблю читать?» или «Почему я не люблю литературу?», мне интересна ваша позиция». Приходят всё равно неподготовленные. Я до сих пор с ними не нашла общего языка. Когда я готовлюсь к урокам 10-го класса, я «перелопачиваю» книги, у меня в них куча надписей, подчеркнутого, зачеркнутого. Это уйма распечаток, поиски материала, причем до такой степени доходит, что я дома могу часами искать что-то, чтобы это было интересно. А одиннадцатый класс — в пустоту. Что было в голове, о том поговорили, и хорошо. То есть это антистимул, это даже нежелание готовиться. Может быть, поэтому у меня и не получается с ними найти общий язык, потому что у меня уже нежелание.

— Но нет такого, что это, мол, 11-й класс, их нужно холить-лелеять-жалеть и аттестаты им, допустим, ниже семи не «опускать»?
— Нет, такого нет. То есть ты волен им поставить то, что они заслужили. Они в какой-то степени тоже формируют отношение к себе. Как я могу поставить ему «семь», если он приходит ко мне на урок и поворачивается спиной? Или, например, в прошлом году они кричали, что Тургенев — лох, зачем он писал эти «Отцы и дети».

— В итоге поняли, зачем писал, или бросили?
— Кое-кто из них начал читать «Отцов и детей», но целиком не осилил никто. «Мастер и Маргарита» в этом году «зацепил»: читали, им нравилось обсуждать. Но — опять же — у меня возникает вопрос, кто из них дочитал до конца. Понятно, что для них интересно погулять по деревне по вечерам, попрятаться от родителей, покурить по кустам, а то, что надо что-то читать, — это камень преткновения. Когда им говоришь: «Выучи стихотворение! Не можешь выучить это — выучи стихотворение поменьше, но выучи: будет хоть какая-то отметка», — они приходят и говорят: «Ставьте два!» Может быть, вот еще в чем дело: они попали ко мне уже взрослыми, 10-11-классниками. Это люди уже более-менее сформированные. А тех, кого взяла поменьше, те и подстроились. У меня нет вообще никаких проблем с ведением уроков в классах с 5-го по 10-й. Ты тут как дирижер: где ты даешь момент посмеяться, они смеются, где даешь момент быть серьезными, они серьезные. То есть нет этих противоречий, когда тебе важно и ответственно, а им смешно. А в 11-м классе есть. Это то, на что жалуются городские учителя: ты рассказываешь о смерти героя, а они смеются.

О представлениях о жизни в городе и в деревне

— В фильме «Хористы» есть такой кадр, когда с приходом весны интернатские дети начинают переводить взгляд в окно, где видят перелетных птиц. Есть у детей желание вырваться из деревни?
— Очень многие дети мечтают отсюда выбраться. Некоторые вообще высказываются категорично, что здесь нечего ловить (и никогда не было) и нет перспектив. Многие говорят, что они обязательно свяжут свою жизнь с городами и уедут отсюда в любом случае. То есть это четкая направленность: я здесь не хочу оставаться, меня здесь всё бесит. Есть те, которые, скажем, пополам. Но есть и те, кто каждые выходные приезжает сюда, потому что здесь родина — это невозможно продать. Иногда на уроках я их заставляю задуматься, говорю: «Представьте, что вы уходите из деревни лет на двадцать и у вас есть возможность обернуться». Они начинают плакать. Некоторые говорят в лоб: «Наша деревня — это центр, мы тут такие центровые. Круча отстроится, она скоро будет круче Круглого (райцентр — прим.) — и давай-давай-давай. Я не знаю, сколько за этим правды. Думаю, вряд ли молодежь хотела бы жить в этой деревне. Что тут есть? Магазин за окном, почта, лесничество, пожарка, кочегарка, амбулатория. Дети практически не ходят на улицу, тусуются по домам. Может, периодически собираются весной-летом, а так некуда сходить. Мальчики «рубятся» в компьютерные игры, девочки ногти красят. Максимум ездят в соседнюю деревню на дискотеку. Родители их отвозят, оставляют на три часа, а потом забирают. Без этого ведь тоже невозможно. По весне мальчики начинают на мотоциклах гонять, девчонки на велики садятся, ездят в соседние деревни друг дружке в гости.

— А те, кто хочет чего-то достичь, проговаривают, чего конкретно «достичь», или главное — вырваться в город, а дальше очертания размываются?
— Как-то на литературе я попросила их написать свою цель в жизни на данный момент. Большинство из них написало «поступить в университет» или «получить образование». И вдруг мне стало ясно: это большая ошибка. Цель — определить свой путь в жизни. Я смотрю на своих родителей: отец с детства знал, что будет работать с самолетами — он стал инженером самолетного оборудования. Мама нашла в детстве ящичек с лекарствами и поняла, что хочет стать фармацевтом — она закончила училище и стала фармацевтом. Бабушка любила считать деньги — стала бухгалтером. Как бы это странно ни звучало, но советская система образования приучала людей определяться с тем, что они хотят делать в будущем. Очень много врачей, которые до сих пор любят свою работу, именно с тех времен. Вообще много порядочных людей выпущены тем временем. А сейчас у детей цель (причем у меня — странно — была такая же) — поступить в университет, получить высшее образование. А потом что? Куда угодно? «Поступить в университет» — ведь это же, по сути, отсутствие цели. К тому же практически никто не знает направления — просто поступить в университет, получить эту шаблонную «корочку» о высшем образовании. Я не говорю, что все должны четко осознавать, чего им от жизни надо, но к этому должно быть какое-то стремление, иначе невозможно стать полезным. Я очень хочу быть полезной. Иногда я прямо хвастаюсь тем, что я делаю дело. Как говорилось в Библии, где все здоровы, там врач не нужен. Переводя на школьную жизнь, где все умные, там учитель не нужен. Поэтому я ощущаю свою полезность здесь, потому что здесь кто-то во мне нуждается.

— Существует ли конфликт города и деревни?
— Да. Люди, живущие здесь, утверждают, что в городе хуже, а я утверждаю, что в городе лучше. Взять тот же Могилев в 70-80-е годы. Куча народу, которая приехала работать в Могилев на строящиеся заводы. Откуда они? Из деревень. Вот они приезжают, везут свою культуру в город, у них рождаются дети — и что получается? Люди, которые по ночам напиваются, дерутся за остановками, — кто они? Это дети рабочих, которые когда-то приехали в Могилев. Отец мне не раз рассказывал, как было непрестижно быть интеллигентом, как именно рабочая масса держала верх. Вот что значит смешение культур. В Могилеве всегда были востребованы театр, искусство, выставки. Вдруг приезжает прослойка, которая не просто равнодушна — она сопротивляется этому, пытаясь доказать, что театр — это ненормально, что покупать картины за три миллиона — это ненормально, что ходить на концерты за пятьсот тысяч — это ненормально. Наверняка вы такое слышали. Мне, например, не жалко отдать деньги за билет в театр: это же искусство. А они говорят: «Нет, это вы, городские, неправильную культуру рассаживаете, это вы приезжаете сюда, в деревню…» И начинают приводить не самые удачные примеры городских, которые приехали и оказались еще хуже, чем деревенские. Учителя рассказывали, что были те, кто ставил себя выше остальных, выше «серой массы», угнетал детей, говорил, что деревня — это рассадник разной гадости. А деревенские люди часто оказывались гораздо более простыми и приятными в общении, чем городские. До сих пор я говорю, что городские школы лучше деревенских, хотя работаю второй год в деревне. Я не знаю, что скажу, когда начну наконец работать в городской школе, поэтому пока я могу сравнивать только на словах. Но у меня в голове то, что было со мной в гимназии.

— Тот самый театр, который изобрели страшные интеллигентные люди… На чем была последний раз?
— Позавчера, во вторник, в Минске на опере «Летучий голландец», до этого в воскресенье в Могилеве на «Раскіданам гняздзе», до этого в субботу в Могилеве, до этого в пятницу в Могилеве, сегодня иду на «Преступление и наказание». Там сейчас театральный форум «Март-контакт» (целую неделю идут спектакли), я его каждый год посещаю. Для меня это своеобразный наркотик, пока училась в университете, каждый день ходила и смотрела всё: пластические спектакли, моноспектакли, все совершенно разные по жанру.

— Не было мысли детей сводить в театр?
— А мы всегда ездим. В прошлом году были в Могилевском драматическом на молодежной пьесе «Эти свободные бабочки». Вопрос «куда поехать» решает администрация, потому что нужно рассчитать время, чтобы это была пятница и вечер, чтобы не нарушать учебный процесс (до Могилева еще доехать надо). В этом году тоже было бы неплохо куда-нибудь съездить.

Конечно, чтобы почувствовать энергию этого человека, импульс профессии, нужно было приезжать и слушать, общаться лично. Такую лавину сложно собрать в буквенный текст, но она есть, она рядом с нами, она каждый день доказывает свое право называться профессионалом.

О методике преподавания литературы

— Тебе сложно оценивать литературные умения своих учеников?
— С языком всё однозначно — на литературе всё спорный вопрос, литературу сложнее оценивать. Я в прошлом году думала, что, может, лучше было бы вообще не оценивать, но это тоже неправильно: пропадает стимул. Почему ребята читают произведения? Прежде чем мы начинаем проходить что-то большое, я устраиваю самостоятельную на знание текста: 10 вопросов — 10 ответов — 10 баллов. И они перед каждым произведением абсолютно точно знают, что придут — и их будет ждать эта самостоятельная. Это первичная вещь, которая стимулирует к прочтению произведения. У некоторых, конечно, интерес выходит на первый план, но сейчас растет поколение «нечитающих». Бывает, что первичное и вторичное быстро пересекаются. Помню, в этом году в теперешнем десятом классе одна девочка пришла и говорит: «Вы знаете: когда Базаров умирал, я так плакала. Я до последнего надеялась, что он выживет». Она рассказывает, и я вижу, как она переживает, и думаю: «Вот оно, сошлось, человека «зацепило». Или мальчик пришел и говорит: «Знаете: а мне больше всего понравилась «Капитанская дочка». Я это произведение вообще никогда не забуду». Соединилась необходимость прочитать, и для человека произведение стало любимым в школе. Девятый класс до сих пор вспоминает «Асю» Тургенева. И, когда такое слышишь, понимаешь, что для человека что-то не прошло зря, он сам не прошел мимо и, возможно, к этому когда-нибудь вернется.

— Ты даешь им сочинения помимо 1-2 запланированных школьной программой как контрольные? Пишут? Толково?
— Да. Пишут. По-разному бывает. Есть дети, которые пишут всегда толково. Не так давно мы в девятом классе прошли поэзию Пушкина, и я дала им сочинение на тему «Что было бы, если бы ко мне в гости пришел Пушкин?» Две девочки (это было колоссальное удовольствие) рассказывали, как Пушкин приехал бы в зимнюю деревню и они его водили бы, показывали ему деревья в снегу, покатали бы его на санках, напоили бы горячим чаем, спросили бы у него очень многое: как он встретил свою настоящую любовь, как он понял, что это она, были ли у него друзья, почему у него в жизни случилось так много дуэлей — и давай рассуждать-размышлять. Я это читаю, и возникает такое ощущение, что Пушкин — абсолютно живой человек, который может ходить по улицам. Это как раз так приближает, это снимает хрестоматийный, книжный глянец. То есть Пушкин не становится для них человеком в колпаке, который созерцает жизнь, видит ее основы, эдакое Солнце Русской Поэзии. Для них он друг. «Я бы, — пишет девочка в конце, — обязательно попросила его приехать ко мне еще раз, ведь моя деревня прекрасна не только зимой, но и весной и летом». Когда я читаю подобное, я думаю: «Вот это да! Есть у детей фантазия, желание писать». Кто-то на эту же тему просто составил вопросы, которые он бы задал Пушкину, кто-то отписался двумя-тремя строчками, но для некоторых это стало поводом поразмышлять и написать некие более глобальные вещи. Часто на литературе я показываю картины, когда это касается разных эпох. Если мы говорим о литературе XIX века, то вот вам, пожалуйста, картина; если мы говорим о XX веке, то вот вам, пожалуйста, «Черный квадрат» Казимира Малевича. Самое интересное, кстати, происходит с экспрессионизмом в искусстве XX века. Когда показываешь «Черный квадрат», когда показываешь Мунка, «Купание красного коня», одни говорят, что это бред и в нем вообще ничего нельзя видеть, но есть и те, кто говорит: «Я слышу крик в картине Мунка, и эта картина наводит на меня страх». Они давай описывать — дети понимают, что это и есть орущий человек XX века, века войн, революций, непонимания того, что происходит в жизни. Меня в такие моменты просто разрывает на части, я настолько счастлива, что они могут это видеть, что они уже в начале урока могут сделать такой анализ, еще не зная, о чем будем говорить дальше. Тогда чувствуешь, что не впустую.

— Ты нашла для себя какие-то фишки в преподавании литературы?
— Недавно ставила детям песню группы Сплин «Маяк» — они были шокированы, когда узнали, что она на стихи Маяковского. Для них невообразимо, что на произведения литературы можно что-то написать. Я однажды смотрела какое-то ток-шоу и услышала там, как певица Лолита говорила о Солженицыне. Потом она говорила о философии то ли Ницше, то ли Фейербаха. Я плохо знаю творчество Лолиты и поэтому никак к ней не отношусь, но мне этот факт показался интересным, и я рассказала о нем детям. Они были так удивлены: «Что, Лолита читает Солженицына?!» Однажды Александр Васильев (лидер группы «Сплин» — прим.) на концерте высказался о Маяковском, и я стала периодически внедрять в урок этот пункт — мнения современников о литературе. Дети очень удивляются, слыша, что, допустим, Пугачева как-то оценивает того или иного автора, или Васильев, или Шевчук что-то про кого-то сказал — и дети тогда быстрее приходят к мысли «значит, что-то в них есть, в этих классиках». Хотелось бы осовременить процесс образования. Ничего плохого не хочу сказать, допустим, про Гёте, но, если на доске написать фразу кого-нибудь из современников, для школьников автор становится ближе, мол, «он так думает, значит, и я тоже так думаю». Гёте — это хорошо, но хорошо для тех, кто его знает, для тех, кто может его представить сидящим рядом.

— Считаешь ли ты, что в преподавании нашла свое призвание: мол, всё — я буду заниматься филологией?
— Не считаю, что я нашла свое. Вот в этом вопрос «потерянного поколения»: я не знаю, что мое, и до конца не ощущаю, что ЭТО мое. Возможно, из-за неуверенности, неопытности, отсутствия единения с некоторыми учащимися. Что касается, например, 11-го класса, иногда мне кажется, что я «проваленный», несостоявшийся учитель, потому что не могу их заинтересовать. Возможно, я идеалист в какой-то степени. С разными мыслями возвращаешься домой. В прошлом году иду и думаю: «Всё — больше сюда ни ногой! Закончится два года — и до свидания, школа!» На следующий день иду: «Нормально, отлично, я педагог от Бога! Можно идти домой и радоваться жизни». Может, пока мне первое время тяжело всё упорядочить, возможно, методики не хватает, я слишком мало знаю о приемах преподавания. Я езжу на секции (собираются учителя из Круглого) и для себя узнаю что-то новое. Я, например, никогда не знала, что детям можно дать в качестве домашнего задания найти эпиграф к произведению или эпизоду. Это ведь просто, согласитесь? Но я не знала. Вот, теперь этим занимаюсь, прошу: «Подберите эпиграф», — и они ковыряются, приносят. Или мы проходим тему любви в творчестве кого-нибудь эдакого, и я задаю подобрать пять цитат русских писателей о любви, которые детям оказались близки. Вообще хочется больше творчества в литературе. Хорошо знать год, в который родился кто-то, хорошо знать содержание произведения, уметь пересказать его — это здоровские умения, но важно, чтобы человек был творческий и умел осмысливать прочитанное. Для меня, например, первично умение формулировать свои мысли по тому или иному поводу. Я — понятное дело — устраиваю самостоятельные работы по содержанию текста, потому что без оригинала произведения никак, но потом цель становится другой — сделать так, чтобы рядом с тобой сел Гоголь и сидел.

Я тут буквально недавно поняла: часто складывается такое ощущение, что литературу заколотили в банку и именно эту банку ты должен рассматривать на уроке со всех сторон. А надо ее как-то выпустить из банки и показать, что любой автор, пишущий произведения, — это такой же человек, как и мы: Чехов, хромающий на одну ногу, Толстой, вспахивающий землю, Гоголь, до беспамятства верующий в Бога, практически сходящий с ума. И поэтому в литературе нам важно, что хотел сказать автор и для чего он это сделал. Очень ценно представить, что вот здесь сижу я, а рядом сидит Достоевский. Почему он пишет «Преступление и наказание»? Почему он пишет «Идиота» или еще что-нибудь? Что им движет? Ведь он тоже жил своей жизнью, он тоже видел многое из того, что мы видим. Да, мы сейчас немножко в другом веке живем, но он был такой же живой человек: его можно было потрогать, на него можно было посмотреть.

— Русская литература всегда требует от читателя очень серьезных душевных усилий, она всегда требует от человека нравственного подвига. И, если вдруг он этого подвига не совершил, то он вроде бы как отрекся от того пути, который ему проложила литература. А жизнь реальная по лекалам литературы ой не построена. Ты не боишься, что всё душевное, что ты в детей заложишь, как раз и будет их уязвимым местом по жизни и они, соответственно, либо сломаются, либо перестанут тебе верить?
— Литература в любом случае закладывает определенные ценности для человека в жизни. Человек, у которого нет жизненных принципов, плывет по течению. Если они есть, (заложенные как раз благодаря тому, что ты читаешь), ты можешь говорить, что по жизни в какой-то степени борец и можешь сопротивляться тому, что есть рядом. Конечно, никто не застрахован от того, чтобы оступиться. Кстати, в литературе это тоже отражается: есть множество героев, которые оступались. Мы недавно с детьми обсуждали Толстого: ведь все герои в романе «Война и мир» оступаются. Многие писатели не дают герою право на ошибку, а у Толстого это совершенно естественно. Он говорит о том, что каждый способен ошибаться, оступаться, падать, вставать, опять падать, опять вставать, рваться, метаться, искать, находить, бросать, начинать. В этом и есть жизнь: нельзя быть спокойным, ты имеешь право на ошибку. Каждый имеет право упасть, встать заново, «умереть», воскреснуть — без этого жизнь невозможна. Когда произведение доходит до таких простых объяснений, основ, когда ты разбираешься в характерах, сопоставляешь, это становится таким родным, близким, понятным. Иногда с урока литературы ты уходишь, не слишком много узнав о произведении, биографии поэта, но очень много узнав о себе.

— Но все те, которые не слишком много узнали о себе или «плевали» на литературу вообще, в тысячу раз счастливее нас. Они в тысячу раз счастливее тех, кто понял, что, оказывается, надо бороться, потому что борьба — это еще и поражения. Получается, что мы все на уроках литературы делаем из спокойных, счастливых людей неспокойных и несчастных. Так ведь?
— Не знаю, можно ли назвать несчастным человека, который, прочитав стихотворение Блока «Ночь, улица, фонарь, аптека…», однажды вспомнит его, когда будет проходить возле фонаря. Не знаю, можно ли назвать несчастным человека, который станет по-другому смотреть на закат, когда прочитает фразу Маленького Принца «Когда тебе грустно, хорошо посмотреть, как заходит солнце». Нельзя считать несчастным человека, который через литературное произведение видит «выход» в жизнь. Для меня литература порой становится подспорьем, чтобы лишний раз посмотреть в небо на звезды или выйти прогуляться. Читая литературу, ты понимаешь, что ценность самой жизни не в том, чтобы добиваться чего-то, стремиться к чему-то, а в том, чтобы где-то созерцать, где-то больше отдыхать, где-то быть ближе к природе.

Передо мной стоял человек-гимн, человек-посвящение. Гимн жизни, воплощенная надежда, подаренная всем бывшим, будущим и даже не родившимся еще студентам, отрабатывающим педпрактику или распределение.

Об оценивании

— У тебя есть принципы?
— Принцип — это доказательство существования у человека характера. Каким бы он ни был, любой принцип: отрицательный, положительный — это уже проявление воли. В работе есть принцип не называть детей по фамилии — исключительно имена. Часто имена уменьшительно-ласкательные, со всякими суффиксами. У меня есть мальчик, который не выговаривает букву «р», его зовут Андрей. Я называю его André, как в «Войне и мире».

Я не приемлю матерщины. В своей жизни я не ругаюсь матом и детям всегда делаю замечания: не могу пропускать этого мимо ушей. Изначально я пыталась еще читать нотации, но потом поняла, что это не действует. Но не спускаю с рук — запрещаю в своем кабинете ругаться матом. Как только услышала, сразу показываю на дверь, и они уходят. То есть пытаюсь здесь создать микроклимат, в котором это отсутствует, и наблюдаю результаты: здесь редко кто может сказать такое слово. Дети знают этот принцип, они знают, что я всегда буду делать замечания. Если они не переучатся, то пускай хотя бы понимают, что это ненормально.

— В плане отметок есть какой-то барьер или «натягивание-ненатягивание» баллов — это вторично, непринципиально?
— Барьер всегда есть, когда говорит совесть. Как только я слышу голос совести, я понимаю, что что-то, возможно, делаю не так, и оно начинает где-то внутри тебя ковырять… Что касается отметок, понятное дело, есть ребята, которых просто надо перевести из класса в класс. С другой стороны, когда ты способствуешь тому, чтобы ребенка выгнать из школы, где уверенность, что это пойдет ему на пользу, а не будет самым большим в жизни потрясением? Мы же знаем случаи, когда ребята из-за этого совершают самоубийства, дома закатывают истерики, из-за отметок случаются семейные скандалы. Принцип справедливости… Иногда ученик приходит не подготовившись — для этого могут быть разные причины. Иногда банально в том, что мать запила и не топит дома печь, а ему пришлось самому таскать дрова, печь разжигать, есть себе готовить. Такое ведь может быть: это же деревня, тут есть такие семьи. Ты можешь напрямую спросить, почему он не готов, но не факт, что он ответит. И вот в таких ситуациях ты не знаешь, как себя вести. Есть те, кто никогда ничего не делает, крайне редко берется за выполнение домашнего задания, крайне редко работает на уроках. И тогда тоже странный принцип рождается: вроде всегда на «три», а когда он что-то делает, ты уже «четыре» ставишь, хотя «четыре» – это не по критериям, он не знает на «четыре». Но это все равно какой-то сдвиг по сравнению с тем, что было изначально. Вообще оценка другого — это всегда сложно, как и оценка самого себя. Я даже не могу сказать, что сложнее. Оценивать кого-то ты все равно будешь с позиции того, как ты живешь, как ты ощущаешь: каждый из нас мерит по себе. А себя, наоборот, ты меришь с позиции других.

Для славянского менталитета очень важно осознание того (или хотя бы вера в то), что где-то существует человек-герой, человек-праведник. Человек, который живет по чести, по совести, кристальный человек. Для нас необязательно этим героем быть — важно знать, что он существует, пусть даже существует как идея (возьмите пример Христа). Самое главное, что он смог сделать так, как у нас бы никогда не получилось, смог прожить так, как мы бы только мечтали. Тот факт, что у некоего человека получилось, может дать надежду невероятному количеству людей. Мы не собирались писать о человеке — больше хотелось понять место, узнать, чем живет деревенская школа. Но разговор выворачивался так, вся логика сюжета выворачивалась так, что мир, о котором мы приехали писать, сотворился внутри этого человека. Последняя часть интервью вышла личной.

О личном

— У тебя есть мечта?
— Может, и странно звучит, но мечта о хорошей семье. Я хочу, чтобы у меня была прекрасная семья: дети, муж. Дело в том, что я благодарна судьбе за свою собственную семью: за брата, за родителей — и больше всего хочу, чтобы у меня была такая же своя, с такими же отношениями, с доверием, с любовью. Самое интересное: я с ними живу 24 года, и это те люди, о которых я знаю меньше всего на земле. Я знаю, что они где-то когда-то учились и прочее, но я столько о них не знаю! Получается, чем ближе ты к человеку, тем больше ты о нем не знаешь, потому что вечно открывается что-то новое. Они 28 лет прожили до того, как я родилась, плюс я четвертую часть не помню, то есть примерно 35 лет их жизни я даже не знала. Сейчас мне становится интересно, какие вопросы их волновали в юности (у них же стопроцентно возникали те же вопросы, над которыми задумываюсь я): счастливее ли человек читающий и думающий человека, который не читает и не думает; счастливее ли человек, знающий правду, человека, который не знает правды; счастливее ли богатый бедного? Ты приходишь к ним — и они для себя уже сформулировали ответы на эти вопросы. Моя мечта, чтобы в моей будущей семье была такая же атмосфера: атмосфера открытости, доверия, возможности что-то вместе открывать, вместе узнавать, вместе хорошо проводить время. Чтобы она не превратилась во что-то такое ничтожное, ничего не значащее. Когда я думаю о детях, которые живут здесь, я понимаю, что они в 12 лет (половина моей жизни) увидели гораздо больше, чем я.

— В будущем хочется вернуться в гимназию или пойти в обыкновенную городскую школу без всяких профильных «надстроек»?
— Наверное, хочется поработать с одаренными, потому что это станет стимулом для моего развития. Дети, которые не стремятся, не стимулируют к развитию. Взять для сравнения те же мои 10-й и 11-й классы. А в городе мне, конечно, хотелось бы работать в лицее или гимназии, где и дети мотивированнее, ответственнее — идеалистические представления какие-то, утопия… Единственное: я знаю, что будет лучше. Нельзя ожидать, что будет хуже. Должно быть полезнее, интереснее, продуктивнее.

— Сейчас хорошо или плохо?
— Хорошо. И будет лучше.

— Ты счастливый человек?
— Наверное. Я иногда считаю дни, и мне их уже жалко. Никогда не думала, что так будет. Когда оставалось сто дней, я радовалась, что скоро все закончится, а сейчас понимаю, что дни уходят и мне жалко будет отсюда уезжать. А они текут, текут… Кстати, текучесть этих дней… У меня течет батарея в доме — и всё, сразу ассоциации с тем, что уходит время, с тем, что ты становишься старше. А куда уходит, во что уходит?..

— А вот эти десятые классы, к которым часами готовишься. В следующем году ведь они станут 11-ми и, как никто другой, будут в тебе нуждаться. Не было мысли остаться еще на год и их «довести» или найти возможность готовить их к поступлению в Могилеве?
— Мы посмотрим, что будет после меня. Честно говоря, 80 километров, которые нужно преодолеть, играют свою роль. Каждый день или раз в неделю, всё равно 160 километров — это ощутимо и в деньгах, и во времени. Они периодически мне говорят: «Всё, мы вас не отпускаем, оставайтесь на следующий год!» Но я не тешу их тем, что я останусь. Если бы это было хотя бы Круглое. У меня подружка на третий год остается в Шклове, ни о чем не задумываясь. Она каждое утро за полчаса на поезде может доехать. А в моем случае слишком много дорогого для меня есть в Могилеве, по чему я скучаю, из-за чего я каждую неделю (был всего один раз за два года, когда я не уехала на выходные, так как случились снежные завалы) все равно туда езжу. Есть дети, которые говорят: «Мы не знаем, как мы будем без вас, когда вы уедете: вы наш любимый учитель», — и я понимаю, что это не пустые слова. Но незаменимых людей ведь не бывает, не знаю, можно ли равнять словами «хуже-лучше». Придет кто-то новый, и не исключено, что этот человек будет еще прекраснее для них, если для кого-то я была важна.

— Когда ты последний раз плакала?
— Я часто плачу, когда смотрю фильмы. Последний раз плакала, когда смотрела «Общество мертвых поэтов». Я сентиментальный человек — мне очень легко расплакаться. Современный мир, в общем, пропагандирует безэмоциональность. Если ты умеешь держать свои эмоции, ты молодец; если ты смотришь фильм и не плачешь, ты молодец; если тебе говорят про что-то, что тебя трогает, а ты не реагируешь, ты молодец. А когда ты показываешь свою чувствительность в каких-то ситуациях, если тебя что-то тронуло так, что ты аж заходишься, когда про это вспоминаешь, многие реагируют ненормально. И часто тебе приходится думать о том, как посмотрят на тебя другие, и это вынуждает сдерживать эмоции.

— Эта работа что-то в тебе изменила за два года? Что-нибудь важное для себя удалось понять или чему-то научиться?
— В лесу не бывает прямых дорог — все тропинки блуждают от дерева к дереву или к чему-то еще. Когда все распускается, у меня из комнаты можно смотреть в сторону леса. И однажды был такой момент: стою, смотрю, и мне представляется, что абсолютно всё здесь первозданное, ничего нет, ни одной постройки. Но в голове у меня рождаются такие ровненькие-ровненькие дорожки, прямо выписывается, что в жизни важно, что неважно, каким людям ты благодарен за то, что они есть, какие люди заставили тебя о чем-либо задуматься — такая жизненная философия. И вот эти тропинки в лесах становятся прямыми. Редко-редко это бывает, но иногда случаются моменты такого единения с природой, что действительно ощущаешь, что ты ее часть. И, когда ты к ней ближе, она тебе помогает всё выстроить в эти прямые дорожки. Как только ты от нее отдаляешься, она про тебя забывает. Именно здесь, в деревне, я поняла, что человек — это часть природы. Мы с детьми часто говорим о том, что невозможно жить вне природы, о том, что она несет спокойствие, о том, что она такая противоречивая, странная и во многом так похожа на человека. Она создала человека в конце концов.

Здесь можно осознать ценность времени: времени, когда ты едешь три часа до своего дома, времени, когда у тебя свободен весь день после часа дня, когда ты не обременен вообще ничем. Интернета нет, телевизора нет — сфотографировала закат, заварила чаю и села читать. И я не скажу, что это скучно. Я детям часто говорю на уроке литературы: собственный опыт всегда влиятелен. Я раньше ненавидела читать, я считала, что те, кто читает, зануды. В школе я любила читать — разлюбила после. Два курса я вообще ничего не читала и сдавала экзамены только потому, что у меня был запас знаний, полученный в гимназии. Ни античную литературу, ни средневековье — это было как раз то время, когда я думала: «Как вообще можно читать?!» А потом, на третьем курсе, меня, что называется, «накрыло»: я прочитала книгу Гюго «Отверженные», начала сразу с такой глобальной вещи. И я помню, как в конце я ревела. Поэтому всегда рассказываю детям: «Когда-то вас за хвост прищучит одна какая-то книга, которая научит вас любить литературу, видеть во многих произведениях то, чего вы раньше не замечали». И, когда у них появляется любимое произведение, я думаю: «Может быть, это их «Отверженные»?

Кстати, здесь я наконец-то научилась застилать кровать по утрам; теперь, как только я поела, я сразу же мою за собой посуду. Холодная вода из крана — особенно зимой, — но ты в холодной воде моешь посуду, ты не можешь иначе. Если ты «насвинячил» где-то, ты тут же должен убрать — этому научила деревня. Я думаю, если бы здесь была печка и мне по утрам приходилось вставать и топить холодную хату, это бы вообще закаляло характер. После, возможно, будет проще делать какие-то дела: они не будут казаться такими тяжелыми. А в целом два года, конечно же, не впустую. Я, когда ехала сюда, представляла себя Пушкиным (Пушкина на два года отправили в Михайловское в ссылку, и именно там он понял свое предназначение). Я не могу сформулировать точно, что я такого глобального поняла за эти два года, но осознала такие мелочи, как единение с природой, ценность времени, ценность семьи, ценность общения, людей, которые тебя понимают. Поняла, что людьми вообще-то нельзя разбрасываться, даже если они не подходят тебе по темпераменту, даже если они с другими взглядами на жизнь, но при этом осмысливают ее, они уже прекрасны. Масса размышлений о доброте человеческой. Я начала здесь ездить автостопом периодически: попутчики – это незаменимо, это не сравнимо ни с чем. Если нет возможности узнавать людей, тогда и жизнь не имеет смысла.

— Ты говоришь, что ты счастливый человек. А счастье-то в чем заключается?
— Для меня вряд ли счастье в чем-то одном — оно разливается по очень многим направлениям. Кажется, купил ты кукурузу в подземном переходе по осени, идешь ты с ней по улице и получаешь наслаждение оттого, что ешь кукурузу. Или первая клубника — это здорово. Или, например, едешь в троллейбусе, рядом ребенок смотрит на тебя, потом улыбается и машет тебе рукой — выходишь из троллейбуса с другим настроением. Вот оно, маленькое-маленькое счастье. Первый раз искупаться летом, покататься на велосипеде, когда ты едешь в самый закат. Ну, и глобальные какие-то вещи. Счастье в том, чтобы осознавать свою полезность, результативность своего труда, осознавать, что ты кому-то нужен, ты не одинок. Быть человеком любимым, любящим, образованным, читающим, думающим.

Когда мы проходили «Мертвые души», я проводила мастерскую: попросила детей взять листик и нарисовать на листике круг, в этот круг вписать всё то, что окружает нас повседневно, то, чем мы пользуемся, то, что мы видим. Они, естественно, написали «одежда», «еда» — кучу всего. Круг заполнился. Потом я их спросила, чего не хватает. За пределами круга остались любовь, семья, дружба, самореализация — они всё это написали. Получается, всё, что осталось за пределами круга, — это и есть составляющие счастья.

Честно, изначально я намеревался перевести разговор в любимую для меня тему честных и рисованных экзаменов, но теперь мне почему-то совершенно не захотелось этого делать. Видите ли, как бывает: вот так живешь себе в Минске, учишься на филфаке, работаешь в школе и думаешь, что уже кое-что в методике ты да понимаешь, местами — прости, Господи! — авторитетный специалист, а тут однажды приезжаешь в какую-нибудь деревню Круча и видишь человека, который по многим параметрам лучше тебя. И в школе он органичнее тебя смотрится, и картина мира у него взрослее и объемнее твоей, да и литературу он чувствует гораздо глубже, чем ты, со столичным дипломом. А те нюансы и фишки в методике, которые для тебя явились открытием, для него существуют как нечто природное, априорное, само собой разумеющееся. И в итоге — да — ты соглашаешься, ты понимаешь, что эти запутанные лесные тропинки действительно иногда распрямляются.

P.S. И напоследок «EDU.topia» делится с вами забавными наблюдениями на уроках из личного архива учителя русского языка и литературы Анны Александровны Бурдиной:

1. Спрашиваю у девочки, почему нет на уроке её соседки по парте. Она отвечает: «Настя очень сильно кашляет. Наверное, у нее педикулёз».

2. — Какая буква пишется в слове подъезд?
— Крепкий знак.

3. — Что такое справедливость?
— Справедливость — это когда кто-то у тебя украл и ты тоже должен пойти и украсть.

4. — Ребята, как одним прилагательным охарактеризовать человека, который не предает Родину, не изменяет жене/мужу?
— Грустный?

5. — С какими произведениями Гомера мы познакомились на прошлом уроке?
— С подвигами Алексея.

6. — Как полное имя Ксюши?
— Иннокентий.

7. Девочка в 5-м классе: «Я помню, что, когда я была маленькая, шла война».

8. — Ребята, поставьте вопрос от главного слова к зависимому в словосочетании «лепет ручья».
— Ручья (что делает?) лепет.

9. В классе на прошлом уроке изучались фразеологизмы. Спрашиваю у ребят:
— С какой темой мы знакомились на прошлом уроке?
— С фрасемологистами.

10. На уроке проходится тема «Притяжательные прилагательные». Я спрашиваю у детей:
— Назовите такие прилагательные, которые отвечают на вопрос чей?
Первый ученик отвечает:
— Папин.
Второй:
— Волчий.
Третий встает и говорит:
— Чей собака?

11. — Ребята, что значит слово диспансер?
— Это там, где стихи пишут?
— Нет.
— Значит, там психов лечат…

12. Фрагмент из сочинения: «Собака бежала и несла что-то в руках».

13. Фрагмент из сочинения: «По весеннему небу летело стадо птиц».

14. Фрагмент из сочинения: «Джульетту усыпили и сказали Ромео, что она умерла. Ромео не знал, что ему делать, поэтому пошел и умер. А когда Джульетта проснулась, ей сказали, что Ромео умер. Она от горя тоже захотела умереть, но не умерла».

15. На уроке писалось изложение, в котором не один раз упоминался М.А. Булгаков. Ученик видоизменил фамилию в работе несколько раз. Из чего получились «Бульговский», «Булгарин» и «Михаил Афанасьевич Бугага».

Источник: «EDU.topia»
Фото: предоставлены автором